Петр Катериничев - Время барса

И испугались люди, и ропот Прошел меж ними, и старшие спросили младших:

«Чем делает себя этот человек? И почему говорит, как Власть Имеющий, когда суть такой же, как мы?» И озлобились люди, и насмеялись над Ним, и стали кидать камни, и кричали бранные речи, и бесновались, и требовали смерти… И говорили промеж себя так: как понять, угоден человек Богу или нет, если нет ни бедных, ни увечных, ни страждущих, если нет презираемых и презренных?.. И не соблазняет ли нас этот, в одеждах белых, как небо полдня?

…И не послушались люди Бога, и покинул их… И побрели люди во тьме мыкать злосчастие, каждый сам по себе, и каждый страдал, и желал быть любим, но были дела их злы, и не осталось в душах их Господа, и никто не возжелал вспомнить завещанное: «Возлюби Господа Бога своего всем сердцем своим, всей душою своею; и ближнего своего возлюби, как самого себя…» И никто не вспомнил слова сказанные: «Отче наш… и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим…», и не было прощения, и не чаялось бессмертия и воскресения, и жизнь сделалась скудна, коротка и конечна".

Лир проснулся в холодном поту. Сердце билось с перебоями, то замирая, то начиная колотиться так, словно хотело вырваться из грешного и слабого тела прочь, наружу… Судорожно сглотнув липкую, вязкую слюну, Лир заметался взглядом по комнате, залитой лунным светом; серые очертания предметов в ней были знакомы и не знакомы одновременно, серые тени там, за окном, бросали на пол странные блики… И тут он услышал шаги; шаги были уверенными и тяжкими, как поступь Командора, они приближались, и Лир чувствовал: дверь откроется вот-вот, и комнату зальет слепящий мрак небытия, и от него, Лира, со всем его могуществом не останется ничего, кроме иссохшего старческого тельца: желтого черепа, обтянутого морщинистым пергаментом кожи, и тщедушного костяка в вялых лохмотьях истерзанной лихорадкой плоти; тельца, покоящегося в комках пропитанных запахом старческого пота простыней. Ужас был липким и скользким, старик ощущал его на ладонях, будто холодную налимью слизь… Вскинулся, брезгливо отер ладони о наволочку, сипло выдохнул стоялый, пахнущий медикаментами и мочой воздух, душащий, словно непроницаемое толстое покрывало, напряг всю волю, сел на постели и устремил взгляд на дверь, готовый встретить того, кто там, лицом к лицу, готовый ко всему…

И — снова проснулся. Белье было мокрым насквозь, старик дышал жадно и часто, как загнанная лошадь, под левой лопаткой словно воткнули раскаленный вертел и медленно вращали его, и старик боялся пошевелиться, чтобы не сделать эту боль нестерпимой… Он шарил трясущейся рукой по прикроватной тумбочке, стремясь отыскать выключатель, но рука его вдруг наткнулась на что-то холодное и липкое; сильное струящееся тело проползло по руке, обвило так, что старик перестал ее чувствовать… Он боялся повернуть голову и встретиться глазами с напавшей на него тварью; а раскаленный вертел вонзался в плоть все глубже, и старик понял, что жизнь кончилась, эта, земная жизнь, и в другой его не ждет ничего, кроме мучений, ужаса и кромешного мрака… Он дернулся что было сил, хриплый заунывный вой прорезал тишину комнаты, а старик кричал и рвался, стараясь освободиться от вязкой твари, что сковывала ему мышцы смертным холодом…

На этот раз он проснулся от собственного крика. Сидел на постели, дико таращился вокруг, не поверил в пробуждение, вскочил, содрогаясь от отвращения, осмотрел прикроватную тумбочку, осторожно, пальцем, нажал выключатель. Теплый желтый свет залил комнату, и старик наконец понял: все, что ему привиделось, было лишь сном, кошмаром, и сейчас о нем напоминала только ставшая тупой боль под левой лопаткой, липкое от пота тело да онемевшая рука. Лир пошевелил пальцами: рука работала нормально, значит, не инсульт, нужно успокоиться, позвать людей… Людей… Не было в его окружении людей, были лишь подчиненные и прислуга; одни боялись его, другие, вышколенные десятилетиями холопьей службы, появлялись и исчезали молча, как тени, выполняя все его распоряжения расторопно и точно; были и такие, что научились предугадывать его желания и потакать плотским утехам, доставляя ему пышных формами молодых женщин тогда, когда он только успевал подумать о них… Теперь все реже… Да… У него было все.

Власть, богатство, влияние. А людей не было. Ни одного.

Паника, вызванная кошмаром, прошла, хотя Лир еще долго ощущал страх и пытался определить его источник, но не мог. Кошмарные ночные видения все еще теснились обрывками в его мозгу, а он пытался продраться сквозь них, как сквозь грязные клочья промышленного смога, но не сюда, в реальность, а к тому, первому сну в словах… Ну да, сон был грязно-желтый: перемолотый в пыль песок, охровые горы, пестро обряженные люди, человек в одеждах цвета блеклого полуденного неба… Лир тряхнул головой; слова сейчас вспоминались смутно, но он смог понять, что это не что иное, как апокриф, причем созданный его собственным подсознанием… Что он, Лир, желал сказать самому себе этим сном, о чем предупредить, против чего предостеречь?..