Петр Катериничев - Время барса

Ну он мне не докладывает, Георгич, я ж не буду… Не, ничего не велел. Чего мобильник оставил в машине?

Мишаня бросил озадаченный взгляд на Глостера. Тот показал глазами на небо, пальцами обеих рук — на уши, потом изобразил скрюченного за пультом человека в наушниках… Мишаня кивнул: понял!

— Так это, Георгич, — продолжил он. — Прослушки Виктор Викторович опасается. Как какая? Он знает какая, не мне ему указывать… Щас такое эти головастики напридумали: телефончик мирно так в кармашке лежит, а в нем мембрана есть? Есть. А это значит — слушать можно, если через волну, через спутник подключиться… И не только то, что клиент по трубке базарит, но и то, о чем с товарищем обсуждает. Да не, чего мне «пули отливать»? За что купил, за то и продаю, ну? Не, может, чего не так понял, я ж не претендую.

Глостер нарочито вытаращил глаза, показал пальцем на себя, потом на Мишаню, сделал руками мельницу. Тот кивнул, сказал в трубку:

— Не, погодь, Георгич, еще не все. Мне тут Викторыч машет, чтобы я до тебя доехал. Да одну штуку ему треба взять, московским предъявить. Нет, по трубке я тебе этого говорить не стану. Потому как тайна. — Мишаня довольно натурально хохотнул. — Лады, я через десять минут буду, чего зря лясы точить… Лады.

Отбой.

— Отбой! — как попугай, повторил Глостер. — От-бой. Воздушной тревоги. А что ты ему скажешь, дорогуша?

— Не понял?

— Что ты Жоржику наврешь, как приедем? Ведь не дурак он, я чаю…

— Не, Жоржик не дурак. — Мишаня помолчал, добавил:

— Он дебил и сволочь.

— Крепко же он тебя приложил. Когда и где?

— Долгая история.

— История, брат ты мой, — это наука! И длится с незапамятных времен и по сей час с переменным успехом и единственным результатом: все, что рождается, — умирает. Но это — лирика. Так что ты наврешь Жоржику? Пардон, Георгию Георгиевичу?

— Скажу, за резинками приехал.

— За чем?

— За презервативами. Вик Викыч наш покойный — большой аматер был до бабского полу. Охотник, в смысле. И не просто ходок: коли в неделю раз новую телку не поваляет, осунется весь, скучный станет, словно поганок обожрался и к смерти готовится, морда у него лоснилась всегда, а тут — посереет, словно пудрой посыпана, с волос перхоть опадать начнет… Во какой любитель был! А вообще-то… Нервы, наверное. Хотя все равно чудно. Чудно.

— А с чего это он вдруг посередь дороги — да о бабах подумал? Ты же как ему сказал: дескать, деловые базары босс ведет, то да се… А тут — бабы.

— Я же говорю: у Вик Викыча, у Ричарда вашего, — при имени «Ричард» Мишаня явственно ухмыльнулся тому же, чему в свое время раздраженно удивлялся Глостер: полному несоответствию оперативного псевдонима и персоны, которая его представляет, — даже не пунктик на этом деле был, а крепкий бзик, протек крыши по полной программе. Порой теток стопорили прямо на шоссе, и трахал он их на заднем безо всяких выкрутасов… — Мишаня, закатив глазки, мечтательно вздохнул: то ли от зависти к покойному теперь боссу, то ли из ностальгии по «старым добрым временам», что закончились так скоро, фатально и недобро с появлением Глостера.

— Так что Жоржик поверит, — закончил он.

— И тому, что Ричард за резинкой специально машину посылает? Что, в ларьке купить нельзя? Или в бардачке у тебя нету, раз босс такой шустрила был?

— Не, Вик Викыч какие-то иноземные пользовал, со смазкой, ребристо-пупырчатые. Бабы от них визжали, что те курвы!

— А ты презервативы не жалуешь?

— Ну. Это как в резиновом сапоге на босу ногу кросс бежать. По приказу, конечно, можно, а до собственному желанию…

— И заразы не боишься?

— Кому суждено быть повешенным, тот не утонет! — бесшабашно заявил Мишаня.

— А кому зарезанным, того не повесят, — в тон ему отозвался Глостер.

Неловкое, жутковатое молчание разом повисло в машине. Глостер добавил, растянув губы в улыбку:

— Шутка.

Мишаня улыбнулся глупо, жалко и неуместно. Спросил совсем уж просительным тоном:

— Так чего, едем, что ли?

— Угу, — кивнул Глостер, углубившись в какие-то явно неприятные ему размышления, сделавшие его и без того не самое приветливое лицо совсем мрачным.

Мишаня тоже посмурнел, отжал сцепление, вырулил на шоссе, тихонечко тронул. Через пару минут, уже освободившись от трупов, «вольво» послушно катила в направлении пансионата «Мирный».

— А ты горазд, оказывается! — раздумчиво процедил Глостер, неожиданно вынырнув из тяжкого уединенного молчания. — Тогда чего из себя валенка воркутинского валял, а? — Теперь он смотрел на водителя подозрительно, как старушка на лавочке перед подъездом на залетного хахаля, идущего вдругорядь позабавиться пусть и с неродной, а все же с подружкиной внучкой!