Эльмира Нетесова - Колымский призрак

Чем ближе к ночи, тем сильнее крепчал мороз. От дыхания людей уже не пар, ледяные, тонкие иглы разлетались. Оседали на лицах, телогрейках. Кашель гулким эхом убегал в снега.

Карликовая береза, склонив заиндевелые ветки над головой Килы, слегка подрагивала.

Каменная, такой ее называли неспроста. Но даже из нее вымораживал холод последнее тепло. Вон оно, хрустальным инеем на ветках горит.

Холодно всем. Даже старая коряга от мороза трещит. Недаром эту пору года везде называют волчьей.

Лишь зверям мороз в радость. И чем жестче, злее холода, тем веселее волчьи свадьбы, подвижнее стаи, легче, бесшумнее их бег по снегам.

Но что это там вдали? Голубой огонь от земли поднимается? Что загорелось, кто решил объявиться в колымской ночи?

Огонь растет. Вот он пустил в темное небо робкий, как детская рука, зеленый лучик. Провел по темному брюху неба, как по медвежьей шкуре, и снова осел. А пламя выросло. Из голубого стало зеленым, потом оранжевым костром разрослось. Осветило ночь цветами радуги.

Зэки встали от костра в изумлении. Многие никогда не видели северного сияния.

А оно загуляло по небу синими, желтыми, зелеными, красными, голубыми сполохами.

Рожденное лютым холодом, оно набрало эти краски в отблесках сугробов и теперь щедро разливало их по небу, раскрашивая его в сказочные, неземные цвета.

Каждый сугроб и куст в свете сияния преобразился, расправил плечи. Где еще можно увидеть красу такую? Только на Колыме. Не все на ней горе да зоны. Есть и такое — рожденное самой землей. Для чего? А просто — всем на удивление. Вот и скажи после этого, что нет сердца у Колымы. Бессердечное не может удивить и обрадовать. А тут даже на лицах зэков восторг застыл. Охрана о винтовках забыла. Стоят парни, рот разинув. О холоде забыли совсем. На не виданный доселе костер любуются.

А он сиреневыми, малиновыми лучами небо греет. Что ему ночь? В ней он лишь ярче и краше становится. И холод ему нипочем.

Не тех радует? А он не выбирает. Пусть смотрят. Раз кто-то увидел — не зря светил.

Притихла Колыма. Даже зэки стараются дышать тише, чтобы не спугнуть, не помешать сказочному видению, хрупкому, как сон в детстве…

А северное сияние, погревшись человечьим восторгом, стало быстро таять, оседать в снегах.

Вскоре погас и последний уголек сказки. Была она иль привиделась? Люди долго молчали, не решаясь нарушить тишину, — может, чудо снова родится, озарит, обнимет небосвод лучами? Главное — не спугнуть.

И вправду, по снегам, по вершинам деревьев, резанула полоса дрожащего света. Но уже с другой стороны.

Люди оглянулись, в надежде вновь увидеть в подарок недавнее чудо.

Охранники, взявшиеся за винтовки, быстро заняли свои посты.

В морозной тиши, когда всякий звук увеличивается в сотни раз, люди услышали звук идущей машины. Это за ними. Из зоны. Значит, надо поторопиться. Чудо кончилось. Оно не повторяется и не бывает бесконечным. Оно тем и памятно, что коротко. Короче мечты, меньше улыбки, короче смеха и слез, а порой — короче жизни…

Как-то, вернувшись с работы, собралась бригада Килы у печки. Кто на полу, перед теплом, другие — свесившись с верхних нар, большинство мужиков на нижних нарах примостились.

Разговорились о жизни, сегодняшней, и о прошлом.

В бригаде Килы на тот день двадцать пять работяг числилось. Двадцать — трудяги. Пятеро — суки. Последних начальство за дезинформацию наказало. Послало на трассу.

К ним постепенно привыкли и перестали обращать внимание на «мушки», хотя об осторожности в разговорах никто не забывал.

Мужики вспоминали прошлое. На ночь все любили возвращаться памятью к семьям, к родным. Авось и сегодня сжалятся, придут утешением в сновидения. А если не приснятся, что ж, сердцу теплее будет во сне.

— Я на воле кем только ни работал. И слесарем, и кузнецом, и даже на кладбище могилы копал — сшибал шабашку. А вот дороги никогда не строил. Думал, что так и проживу весь век в своем городе, — говорил волосатый кряжистый сибиряк, которого в бригаде звали Полторабатько.

— А ты, Аслан, где-нибудь работал до Колымы? Иль прямо со школы сюда загремел? — спросил Илья Иванович.

— Да где там со школы? Я всего семь классов закончил. И то благодаря бабке. Хотел на пяти затормозить. Но уговорила. Уплакала. Умолила. Не любил я школу. Ростом я — видишь какой! И тогда вровень с учителями. Меня одноклассники дядькой звали. Да что там, я с третьего класса покуривать стал. В пятом, когда пацаны девушек за косы дергали, я их уже зажимал в углах. Все хотелось скорее узнать, из чего они состоят, что меня к ним тянет. Раздевал не одну на чердаке. А в шестом — бриться начал. Едва дождался получения свидетельства об окончании семилетки, выучился на тракториста, потом на шофера. И работал на самосвале на стройке. Зарабатывал неплохо. К армии готовился. И попал… Сюда, — разоткровенничался Аслан впервые, на свою беду.