Анатолий Ромов - Алмазы Шаха

— Что, обычный человек? Уважающий закон? Узнаешь себя? А?

— Узнаю. Только эта бумажка, которую вы держите, мне ни о чем не говорит.

— Не говорит? Я думал, ты умеешь читать по-английски. Что там написано? Вот здесь, наверху?

— Написано: «Оперативная информация Интерпола».

— Правильно. Тебе это что-нибудь говорит? Или нет?

— Пока ничего.

— Ничего?

— Конечно. Чтобы понять, зачем Интерпол рассылает эти фотографии, я должен хотя бы прочесть сопроводительный текст.

Миша снова заметил: в глазах лейтенанта мелькнула злоба. Быстро подавив ее, Батмаз сказал:

— А что бы ты здесь хотел прочесть? Поздравление с Рождеством? Или сообщение, что у тебя умерла тетя? Разуй глаза. Написано достаточно ясно: оперативная информация. Знаешь, что такое оперативная информация международной полиции?

— Господин лейтенант, не нужно. Что такое оперативная информация, я догадываюсь. Но мне, как допрашиваемому, хотелось бы все же знать: почему Интерпол рассылает обо мне эту информацию.

— А ты не знаешь?

— Не знаю.

— Ладно. — Вложив бумажку в папку, Батмаз снова закурил. — Ладно. Считаешь себя жуком, считай. Последний раз предлагаю тебе шанс. Думай. Думай, голова. Иначе — каюк. Запомни. Раскалывайся, глот.

Понаблюдав, как Батмаз выпускает кольца дыма, Миша наконец сказал:

— Господин лейтенант, я все уже продумал. Хочу попросить вас об одном одолжении.

— Об одолжении? — Полицейский скосил глаза. — О каком?

— Я хотел бы поговорить с капитаном Онселем. Офицером, который меня задержал. Там, в скалах.

— С капитаном Онселем? — Изучив Мишу взглядом, Батмаз хмыкнул. — Зачем?

— Хотел бы кое-что ему сказать.

— Так говори мне. — Батмаз стряхнул пепел. — Слушаю? О чем вообще речь? О чистосердечном признании?

— Я уже сказал, господин лейтенант: признаваться мне не в чем. Но мне нужно поговорить с капитаном Онселем. Если можно.

Батмаз молчал. Внешне казалось, он просто разглядывает стену за Мишиной спиной. Тем не менее, бросив на него незаметный взгляд, Миша понял: его просьба поставила перед лейтенантом какие-то сложные задачи. Наконец, встряхнувшись, Батмаз сказал:

— Ладно. Может, капитану Онселю удастся что-нибудь из тебя выцарапать. Тем более что отделал тебя именно он. Со своими ребятами. Как, не боишься?

Миша криво усмехнулся:

— Боюсь. А что делать?

— Ладно. Не строй только шута горохового. Попробую сейчас с ним связаться. Только сначала хочу тебе сказать одну вещь.

Поскольку Батмаз молчал, издевательски глядя на него, Миша спросил:

— Какую?

— Как именно ты будешь замочен — если не расколешься.

— Не понимаю, о чем вы.

— Сейчас поймешь. Ты сидел когда-нибудь в одной камере с курдами?

Миша втянул голову в плечи. Поежился.

— Господин лейтенант, я вообще никогда ни с кем не сидел. Ни с курдами, ни с кем-то еще. Не пугайте меня, прошу.

— Я и не собираюсь тебя пугать. Просто, как только тебя поместят в камеру с курдами, ты в первый же день будешь опущен. Опету-шен. Станешь общим любовником камеры. Я ясно объяснил?

Помолчав, Миша согласился:

— Достаточно ясно.

— Для курдов ты европеец, славянин. То есть не человек. Ты для них баран. Животное. Они и будут иметь тебя как животное. Чтобы затем, по прошествии недели, не более, кокнуть. Замочить вглухую. Причем определить, кто именно из них тебя кокнул, мы, увы, не сможем. При всем желании. Таких случаев было несколько. И, насколько я помню, ни в одном из них тюремные власти определить конкретного убийцу так и не смогли. — Батмаз гадко улыбнулся. — Ничего не попишешь. Так уж у них заведено. Прости.

Миша промолчал. Он прекрасно понимал: полицейский не преувеличивает. Про камеры, с умыслом заселяемые только националами, вроде бурят, тувинцев или лезгин, он не раз слышал дома, на родине. И знал: такую же штуку, какой угрожает ему сейчас Батмаз, с ним вполне могли проделать и там — попадись он в руки родной ментовки. Там с белыми националы в камерах поступают примерно так же, как живописал ему Батмаз. Что ж, подумал Миша, если он попадет когда-нибудь в переплет вроде этого, ждать не будет. Пойдет на ножи, насмерть. И постарается при этом прихватить кого-нибудь с собой.

Перегнувшись через стол, к Мише, Батмаз вдруг застыл. Казалось, он сейчас к чему-то принюхивается. Губы его раскрылись, образовав крохотную щелочку, глаза сузились, дыхание стало неровным. Сказал шепотом:

— Вот что, парень: я могу тебе помочь. Но при одном условии: если у нас будет разговор о том, что ты взял там, в России. То, из-за чего Интерпол стоит на ушах. Понял?