Анатолий Ромов - Ротмистр авиации

Над вечерним Гатчинским аэродромом летел тополиный пух. Среди травы редко серебрились военные аэропланы. Сейчас, в июне 1911 гола, здесь оставалось семь «Антуанетт», один «Блерио» и два «Фармана», остальные улетели в Ригу, на смотр, который проводил великий князь.

Губарев следил, как Зубин, ловко перебрав мотор, осторожно надвигает кожух. Подумал: интересно, для чего же нас поселили вместе. Руки Зубина — умелые, сильные, они не торопятся: кожух встал на свое место мягко, плотно, как влитой. Быстро затянув болты, Зубин вытер замасленные пальцы ветошью, подмигнул:

— Слушай, Губарев, искупаемся?

Мелькнуло: а ведь он за эти два месяца успел привязаться к Зубину. И дело даже не в том, что Зубин отличный инженер, что с ним всегда легко, что работа у него спорится. Хотя — это тоже имеет значение. Но сейчас, незаметно разглядывая веснушчатое лицо авиаинженера, Губарев вдруг понял: с Зубиным его начинает связывать некая внутренняя близость, он понимает Зубина, а Зубин — его, и тут же ощутил жгучий стыд: знал бы Зубин, какая подоплека их свела. Впрочем, может быть, он и так догадался? Насчет же купания мысль отличная, жарко…

— Давай. А охрана?

— Дворцовая-то? Да плевать. Мы потихоньку, на нашем месте.

Зубин — неблагонадежный, именно такая формулировка применяется в подобных случаях. Но какое ему, Губареву, до этого дело? Ведь его задача — охранять военные секреты.

Зубин отбросил ветошь, провел рукой по ребру крыла:

— Губарев, давай еще раз повторим? Напоследок, Я буду говорить, а ты проверяй.

— Ну ты и зануда!

— Это почему же я зануда? — Зубин подбоченился.

— Инженер-то у нас ты, что я могу проверить? Мое дело — вооружение, а конструкция и прочие ваши премудрости меня не касаются, — Губарев кривил душой, но сейчас он действительно устал и мечтал искупаться.

— Саша, я тебя очень прошу, пожалуйста, — невысокий черноволосый Зубин хлопнул по крылу биплана. В его глазах, светлых, широко расставленных, сейчас всплывала и мгновенно угасала усмешка. Вдруг, вплотную приблизившись к Губареву, встал на цыпочки. От того, что Зубин был на голову ниже, это выглядело смешно. Прошипел:

— Ленишься? Пропеллер вынесем впереди главной несущей поверхности, руль высоты — назад, рули направления — вверх. Остов и нервюры несущих изготовлены из ясеня, шасси — из стальных труб. Площадь крыльев — двенадцать квадратных метров. — Сделав испуганное лицо, Зубин отпрянул, — Все, Саша. Все. Идем купаться.

Оставив аэроплан, они пошли через поле. У сараев начался развод караула, слышалось: «Р-р-райсь! И-и-иррна! Пер-р-ой-айсь!» Миновали ограду, по аллее мимо гуляющей публики пошли к потайному месту у Приотратского замка. Под сенью подпорной стены, в кустарнике, разделись и, нырнув в парную воду, наскоро искупались в узком черном озере. Потом, прыгая на одной ноге, пытаясь с ходу попасть ногой в брючину, Зубин сказал:

— Саша, мы с тобой уже целых два месяца вместе живем, ка одной квартире. Питаемся у одной хозяйки. А я про твою частную жизнь, в сущности, ничего не знаю. Как я понимаю, ты не женат?

Расправляя рубашку, Губарев вспомнил то, что возникло в его жизни сразу после войны и что он тогда считал любовью. Он был Георгиевским кавалером, героем войны, она — дочерью богатых родителей. Сначала все шло прекрасно: ожидание встреч, вера, что он вытащил счастливый билет, чистота, трепетность, преданность. Но что-то случилось, произошла перемена, почему — он не понял. Просто вдруг не оказалось рядом трепетной и нежной, осталась чужая, уходящая от него. Потом все прояснялось: родители стали наводить о нем справки, чтобы узнать — ровня ли он? Это было не легко, он считался «закрытым», но нашлись соответствующие каналы. Оказалось, что он не ровня … Сейчас все это вспоминается сравнительно легко, но тогда была боль, невыносимая, саднящая боль.

Губарев надел рубашку на мокрое тело, ответил вопросом:

— А ты?

— Я! — Зубин затянул ремень, — Мне еще рано, двадцать семь стукнет только в этом году.

— Ну, а мне двадцать шесть.

Если его догадка насчет Зубина близка к истине — противно. Конечно. он, Губарев, еще с войны побывал во всяких переделках, да и сейчас фактически на войне — тайной. И все-таки он боевой офицер контрразведки, а не дешевый осведомитель. Он давно пытается разобраться, почему это слово «осведомитель» сидит в нем как заноза. Сидит — с тех пор, как после войны его перевели в Министерство внутренних дел, откомандировав потом в контрразведывательное производство штаба округа. Автоматически превратившись в штабс-ротмистра из штабс-капитана [1] Корпус жандармерии Министерства внутренних дел царской России имел свой табель чинов, такой же, как в кавалерии, поэтому переведенному в жандармерию присваивался соответствующий жандармский (кавалерийский) чин.