Иван Сербин - Горячая точка

— Это который?

— Секаев. А Ремизова отсеяли.

— Почему?

— Он как раз свадьбу играл. Невеста малолетняя, беременная к тому же. С разрешения родителей оформлялись. Старая песня. Все пробуют «откосить», извините, кто во что горазд. Родители приходили, скандалили даже. Папаша кричал тут, — военком усмехнулся. — «Мы свои права знаем! Мы свои права знаем!» Все умные, едрена мать. Только у них права, а у нас одни обязанности.

— Секаева тоже вызывали?

— Да. Два раза. Потом забрали личное дело. Сказали: у нас будет службу проходить. Я так понимаю, в спецвойска его. Или в спецсвязь. Странно, правда. Мальчик-то того... — подполковник покрутил у виска, — не очень, в смысле. Нервный слишком.

— Как имя-отчество Секаева?

— Игорь Игоревич. Семьдесят восьмого года рождения.

— Понятно. Теперь расскажите, что с Полесовым.

— Да откуда мне знать. Я не спрашивал. Месяцев пять назад этот Зубов, полковник, приехал снова. Интересовался вашим Полесовым, чтоб ему... Вызывал трижды. Я спросил тогда: он же «запасник», а полковник усмехнулся так... и говорит: «Много будете знать — на Севере состаритесь».

— Как они выглядели?

— Эти двое-то? Середа — молодой, худощавый, но такой, знаете... такой...

— Жилистый? — подсказал Беклемешев. — Подтянутый?

— Вот-вот, подтянутый. Точно. Сила в нем чувствуется. А Зубов, он в летах уже, с сединой, на Шукшина немного похож. Глаза у него такие... колючие, одним словом. Неприятный тип.

— Сколько длились встречи?

— Час. Полтора от силы.

В кабинет проскользнула секретарша:

— Товарищ подполковник. Тут просили личные дела...

— Просили, просили, — кивнул Беклемешев. — Давайте-ка их сюда.

Секретарша вопросительно взглянула на военкома. Тот буркнул хмуро:

— Ну давай, раз уж принесла.

Девушка подошла к столу, положила папки перед майором, похлопала длинными ресницами.

— Можно идти?

— Иди уж. Глаза б мои на тебя не глядели, — проворчал подполковник и тут же снова переключился на гостя.

Секретарша, почувствовав, что дело неладно, заторопилась к выходу и столкнулась нос к носу с Сергеевым. Ойкнула, непроизвольно отступила на шаг.

— Прошу, — оперативник галантно отошел в сторону, пропуская девушку. Та скользнула змейкой мимо, прикрыла за собой дверь.

— Заходи, Боря, — пригласил Беклемешев, раскрывая папки с личными делами. — Интересненькое что-нибудь есть?

— Есть кое-что, — Сергеев выразительно взглянул на военкома. — Эти орлы какую штуку придумали. Они погибших для родни как «С.О.Ч.» (самовольное оставление части) оформляли, а компенсацию клали себе в карман. Я так понимаю, если список прошерстить как следует, в нем таких вот «мертвых душ» с полсотни наберется. И за Полесова с Олейниковым кто-то автографы поставил. Очень удобно, скажу тебе. Вернется такой, можно в деле пометочку сделать: живой, мол. Кто ж станет компенсацию обратно требовать. На учет снова поставили, и шито-крыто. А коли права станет качать, то, как Олейникова, — в кутузку.

— Подписи фальшивые, конечно.

— Да уж ясно, не подлинные. Представь себе, Зиновий, Олейников почти полгода как в Лефортове, а по ведомостям родня до сих пор компенсационные выплаты получает. Ни стыда у людей, ни совести.

— Ты документацию изъял?

— Конечно, изъял, — Сергеев похлопал себя по карману и повернулся к военкому. — Им оставь. Они там, в бухгалтерии, все такие забывчивые-забывчивые, рассеянные-рассеянные. Того и гляди, потерялись бы документики. В трамвае сгорели бы. Или ураган бы унес. Тропическим ливнем опять-таки могло бы смыть. Да мало ли какая еще напасть на родной московский военкомат обрушиться может. Верно, товарищ подполковник? — Тот промолчал, только насупился еще больше. — Пришлось бы ночи не спать, восстанавливать. Вот так. Звоните жене, пусть сушит сухарики, носочки шерстяные довязывает. Экспертизку графологическую проведем и... Прощай, Москва. Здравствуй, родной Магадан, — Сергеев посмотрел на майора. — Ну что, Зиновий, оформлять гражданина будем?

Беклемешев перелистал личные дела. В каждом из них на последней странице красовалась твердая четкая надпись: «Сдать в архив в связи с гибелью».

— Ясно, — сказал майор, отодвигая папки. — Звони, Боря, в прокуратуру. Пусть выписывают ордер и подъезжают.

Чем ближе к вечеру, тем больше Евгений Павлович Семеруков волновался. Он вдруг увидел последний разговор с партнерами в совершенно новом свете. А что, если отторжение — признак вовсе не занятости, а его, Семерукова, ненужности?