Инна Булгакова - Солнце любви

И эта неубедительная версия вскоре лопнула. Естественно, восьмилетний мальчик не мог назвать точное время, когда он видел «Павлика в кустах». «Я ходил на кухню искать зайку», — твердил он. Петр прекрасно помнил (но смолчал — все, должно быть, помнили, но молчали), что про игрушку Полька канючил за столом, то есть уже после прихода Маргариты. «Павел был дома, когда я привел ее туда, — думал Петр, — в папиной комнате. Подсознательно я засек отражение желтых цветов возле занавески, которая вздрогнула как от сквозняка. Он прятался за занавеской.»

Вдруг все подтвердилось, подследственный сдался. Да, услышал шаги, спрятался, выждал, ударил несколько раз в исступлении, себя не помнил. Орудие убийства — по забавно- жутковатой иронии — бронзовая фигурка зайца, стоявшая на комоде. На статуэтке обнаружились свежие отпечатки пальцев Павла, а кровь он стер. Это обстоятельство (а также розы) использовал адвокат при защите: несчастного юношу сокрушило неожиданное известие про невесту, он действовал в состоянии умопомрачения, не уничтожив важнейшие улики, не избавившись от обличающего букета. («Не я виноват в его аресте, — успокаивал себя Петр, — Павла вычислили бы по отпечаткам!») Убийство непредумышленное, спровоцированное, в сущности, самой жертвой, вызывающе заявившей жениху, что ее «работа» ей нравится! («Дадут года три, а может, добьемся условного!») На беду, судья («эмансипированная змея» — по выражению дяди) попалась мужененавистница, мстящая сильному полу за собственные жизненные «дребезги». И сумевшая добиться максимального, в этих условиях, срока. Конечно, подавались апелляции во все инстанции, но судьбе было угодно, чтобы Павел начал проходить преисподние круги уже здесь, на земле. Адвокат — он, творивший чудеса для чужих! — после всех перипетий даже слег.

А Павел на Петра все-таки обиделся, на два письма в лагерь не ответил (с дядей же переписывался), и старший брат, подавив комплекс вины, затвердел в принципе: убийца получил по заслугам. Через год пришло письмо — коротенькая записка, которую философ помнил наизусть («Петр, я скоро умру, я тебя прощаю, и ты меня прости и молись за меня каждый день. Твой брат» — подпись), потом — извещение о кончине от двустороннего воспаления легких.

Петр Романович молился за отца и брата, он вдруг остался один (даже дядя переехал в квартиру тестя), и не было для него ничего дороже этого одиночества — на всю жизнь, так он планировал. Шли годы, так все и складывалось — до того мгновенья, как он вышел на галерейку на закате дня и жизнь взорвалась огненным столпом, поднявшимся в небо.

«Неужели мне придется повторить судьбу брата?» — странная мысль явилась во время допроса и не оставляла. Странная — потому что Павел, при всех смягчающих обстоятельствах, был виновен; Петр же, как говорится, ни сном ни духом. По привычке к самоанализу, философ принялся докапываться: как, откуда могла возникнуть эта аналогия? И докопался: «В тот момент, когда я увидел мертвого брата, то подсознательно почувствовал: он не убийца! Его убили, как убили Маргариту и Подземельного».

Открытие — абсолютно алогичное и бездоказательное — до того потрясло Петра Романовича, что он так и замер (в качалке в темной комнате). Нонсенс! Преступник сознался. или он взял на себя чужую вину в припадке отчаяния, безысходности, умопомрачения, наконец? «Умопомрачение» — это слово употребил Евгений Алексеевич в пламенной защитительной речи, характеризуя состояние аффекта в момент убийства. Но не в момент признания! Опытнейший адвокат, близкий родственник (общавшийся с племянником в течение процесса), конечно, заметил бы признаки помешательства или глубинной лжи: невиновный оговорил сам себя! Нет, эту бредовую идею следует оставить и защитить собственную жизнь. «Дядя — запасной полк, если дело дойдет до ареста. Однако мне дана неделя и я должен сам справиться!»

Петр Романович вышел на галерейку за выстиранными еще в четверг джинсами (всю минувшую ночь он провел на ногах в своей парадной, так сказать, форме), гигантское пятно гари вдали на кирпичной стене внезапно напомнило про соседку — и такими никчемными, даже смешными показались ему недавние переживания, «страсти по девке», но — опять кольнуло в сердце! — опять многозначительная аналогия. «Аналогия беспочвенная, — констатировал он отстраненно, — я не способен так любить, чтобы убить. Ну просто не способен любить — и слава Богу!»

Дверца справа приоткрылась, возникла Варенька — сквозь стекло, на галерейку не вышла — и спросила: