Инна Булгакова - Солнце любви

- А что не пустяки?

- Ты. Вот о тебе мне хотелось бы узнать побольше.

- Нет во мне ничего особенного, — отрезала Варя строго.

- Есть. Особенное. Потому что мне никто и никогда так не нравился, я потерял из-за тебя голову. Это смешно, но это так.

- Но я же согласна на ваше условие!

- Это я сгоряча, прости.

- За что? Так хорошо было, отлично!

- Рассудок во мне гораздо сильнее сердца.

Она опустила яркую голову на скрещенные руки на коленях, волосы свесились почти до пола, до ножек в лаптях. (Фраза о рассудке и сердце была верной, но в данный момент она отражала его переживания с точностью наоборот.) Он с усилием отвел взгляд, наткнулся на розы.

- Кто была та девушка?

- В техническом, так сказать, смысле не девушка — проститутка.

- Что-о?

- То, что слышала.

- Вот почему вы так недоверчивы! — Варенька рассмеялась. — Уж не считаете вы меня профессионалкой?

- Ну, как я смею! — подхватил он в тон. — Ты же можешь доказать?

- Я хочу.

- А я не хочу, чтоб с такого физиологического эксперимента начиналась любовь.

- Как она умерла?

- Как Подземельный. Ей разбили голову.

- Как странно! — Варенька вздрогнула. — Вам не страшно?

- Убийца сознался. Не бойся, это сделал не я.

- Я вас не боюсь, но розы. зачем? Вы правда не догадываетесь, кто их принес?

- Как они мне надоели! — Петр Романович подошел к комоду (выбросить и забыть, отдаться без остатка, без условий этому единственному в своем роде мгновенью!), обжегся о шипы и услышал:

- Вы хромаете?

Пальцы разжались, цветы остались стоять в царственной своей прелести. Он пояснил привычно:

- Ударился о ножку качалки, щиколотка распухла. — И опять ему захотелось рассказать ей все. — Позавчера с Иваном Ильичем мы помянули моего отца какой-то жуткой медицинской дрянью. Я заснул, и он мне приснился.

- Кто?

- Отец. Я прошел на дребезжанье звонка по темному лабиринту комнат без окон. Споткнулся, ударился обо что-то.

- Во сне?

- Наверное. То есть конечно. Отец стоял на лестничной площадке… так реально, в своем коричневом костюме с «искрой».

- В котором его похоронили?

- Нет, хоронили в черном. — Петр Романович бегло взглянул в полумраке, пронизанном внешним солнцем, в глаза напротив — бирюзовые, цвета морской волны — и повторил: — В черном.

- А дальше?

- Я сказал: «Ты же умер». Он ответил: «Нет, я жив», — попросил прощения и простил меня.

- За что?

- «За смерть».

- За что?!.. Петр Романович, что вы молчите?

- Я же говорил, что не хочу вспоминать ту историю. Нет, вспоминается!

- Разве смерть вашего папы связана с убийством той девушки?

- Ну. опосредованно. Еще я спросил его, как там, в том мире.

- В загробном?

- Господи, это же сон!

- И что он сказал?

- «Не дай тебе Бог туда попасть. Я еще приду».

- Приходил?

- Да ну! Не выношу суеверий, не о том ты спрашиваешь.

- А о чем надо? Вы же споткнулись, когда шли открывать дверь, так?

- То был кошмар под воздействием спирта, я шел во сне, проснулся — качалка качается.

Варенька встала — одним гибким движением, не касаясь поручней, — и пересела на кушетку рядом. Качалка качалась.

- Когда на другой день в пятницу я увидел здесь розы — она качалась.

- Петр Романович, скажите как философ — есть привидения?

- Я тебя напугал, — сказал Петр с нежностью; она взяла его за руки, легкие влажные поцелуи он ощутил на ладонях, опять блаженство накрыло пленительным парусом, в котором, может быть, таилась ловушка; он освободил руки. — Не надо, я, наверное, заболел.

- Нога болит?

- Душа. Что-то происходит. потаенное, но реальное. Розы — реальность. Посреди прихожей валялся стул.

- Во сне?

- Наяву. Я проснулся, вышел из комнаты — прямо посередке тяжелый стул.

- Об него вы и споткнулись!

- Я не лунатик!

- Откуда вам известно? Вы спите один? Или нет?

- Я сплю один. — Петр изнемог в неравной борьбе, наклонился, взял ножки в золотистых лаптях «барышни- крестьянки», прижал к лицу; а Варенька прикоснулась к волосам его, погладила, потянула с нежной болью. Тут в дверь позвонили и грянул голос:

- Милиция! Протокол подписать!

Правоохранительное вмешательство спасло влюбленных от падения, так сказать. И Петр в растревоженных чувствах отослал Вареньку от греха подальше: устал-де безумно, сутки не спал. Уселся в качалку, где только что сидела она («фетишизм», отметил с ласковой усмешкой, он был счастлив), глаза закрыл, но не заснул. Тонкий, горьковатый аромат, казалось, усиливался, уносил в молодость, когда брат привез охапку роз с дачи близ Завидеева, о чем позже Петр давал показания; и все завершилось и как-то уравновесилось смертью: они все умерли. А через девять лет, с приходом Подземельного (нет, раньше, думал Петр, с автомобильного взрыва), прошлое возвращается и возвращается, как Ницшеанский карлик — предвестием безумия. Предупреждал себя здравомыслящий логик, но не мог удержаться от соблазна: с судорожно сомкнутыми веками он ждал сна — свидания с близкими, ведь тот сказал: «Я еще приду».