Барри Эйслер - Дождь для Джона Рейна

Я шел мимо мусорщиков, мимо строительных бригад, ремонтирующих в свете галогенных ламп затихшие на ночь улицы, мимо страдающих бессонницей водителей грузовиков, бесшумно разгружающих товар на безлюдных тротуарах.

Я оказался рядом со станцией Ногизака и понял, что неосознанно двигался в северо-западном направлении. Я остановился. Прямо напротив меня — Аояма-Боши, безмолвное и задумчивое, как зияющая черная дыра, притяжение которой сильнее, чем у всего окружающего Токио.

Не раздумывая, я пересек улицу, перепрыгнув через металлический разделительный барьер. Постоял минуту перед каменными ступенями лестницы, потом решился и поднялся на кладбище.

Сразу же улица внизу отделилась, отдалилась. Навязчивые ноты звуков города бессмысленным эхом долетали до похожего на парк некрополя, но не имели над ним никакой власти. С того места, где я стоял, кладбище представлялось бесконечным. Оно простиралось передо мной, словно город в городе, с мириадами памятных камней — многоквартирных жилищ без окон в миниатюре, составляющих безмолвную симметрию бульваров усопших.

Я вспомнил, как Мидори однажды высказала идею mono no aware — эмоционального ощущения, которое часто можно сравнить с какофонией пьяных бредней и звуков работы генераторов, пробивающихся сквозь спокойствие созерцания цветущей сакуры. Она назвала это «горечью осознания того, что ты человек». Мудрой, всеприемлющей горечью, добавила она. Я восхищаюсь глубиной ее характера, которую это описание так отчетливо иллюстрирует. Для меня слово «горечь» всегда ассоциировалось с горьким вкусом, и подозреваю, что так будет всегда.

Мои меланхоличные шаги отдавались в плотной тишине. В отличие от окружающего его города Аояма-Боши остается неизменным, и я без труда нашел то, что притягивало меня, несмотря на десятилетия, которые прошли с тех пор, как я был здесь в последний раз.

Надгробие было простым и скромным с короткой надписью, сообщавшей, что Фудзивара Суиши жил с 1912 по 1960 год, и все, что от него осталось, покоится здесь. Фудзивара Суиши — мой отец, убитый во время уличных беспорядков, сотрясших Токио в то ужасное лето, когда я был еще ребенком.

Стоя перед могилой, я низко поклонился, сложив ладони перед лицом в буддийском жесте уважения к усопшим. Мама, наверное, хотела бы, чтобы я произнес молитву, а в ее завершение перекрестился, и если бы это была ее могила, я так бы и поступил. Однако такой западный ритуал при жизни отца был бы для него оскорблением, поэтому зачем мне делать что-то оскорбительное для него сейчас?

Я улыбнулся. Трудно отказаться от таких мыслей.

Мой отец умер.

И все же я не стал молиться.

Постояв еще немного, я опустился и сел, скрестив ноги, на землю. Некоторые могилы были украшены букетами цветов различной степени свежести и увядания. Как будто мертвые могли чувствовать их запах.

Легкий ветерок пронесся между могилами. Я прижал ладони ко лбу и стал смотреть на землю перед собой.

У людей существуют ритуалы общения с мертвыми, ритуалы, которые больше зависят от индивидуальных особенности личности, чем от влияния культуры. Некоторые приходят на кладбище. Кто-то разговаривает с портретами, урнами с прахом. Иные ходят на спортивные соревнования, которыми увлекался усопший при жизни, сажают дерево в память о нем или шепчут безмолвные молитвы в храме.

Общий знаменатель здесь, конечно, нелогичное чувство того, что мертвым все об этом известно, что они могут слышать молитвы, видеть поступки и чувствовать неугасающую любовь к ним живых. Наверное, это чувство успокаивает людей.

Я не верю ни во что подобное. Я никогда не видел душу отдельно от тела. Меня никогда не преследовал призрак — ни злой, ни любящий. Я никогда не получал ни награды, ни наказания от пришельца с того света. Я знаю, мертвый — это просто мертвый.

Несколько минут я молча сидел, сопротивляясь желанию говорить, понимая, насколько это глупо. От отца ничего не осталось. А даже если и осталось, нелепо было верить, что оно здесь, парит над прахом и пылью, борется за место с душами сотен тысяч других людей, похороненных здесь.

Люди возлагают цветы и произносят молитвы, они верят в эти вещи и поступают так, чтобы избавиться от дискомфорта осознания того, что человек, которого ты любил, ушел. Легче поверить, что этот человек, возможно, все еще видит и слышит, и тревожится.

Я поднял глаза на надгробный камень отца. Могила не старая по стандартам этого кладбища, ей всего сорок лет, но надгробие уже потемнело под воздействием загрязненного воздуха. Левую сторону покрыл мох. Ни о чем не думая, я потянулся и дотронулся пальцами до рельефных букв имени отца.