Барри Эйслер - Дождь для Джона Рейна

Я прошел дальше в темноту и сел спиной к хонден, симметричной конструкции с черепичной крышей, где обитает божество этого маленького храма. Закрыл глаза и сделал выдох, глубокий и полный, а потом стал слушать тишину.

Когда я был мальчишкой, меня застукали, когда я стащил плитку шоколада в соседском магазинчике. Пожилая пара — хозяева магазина, конечно же, знали меня и сообщили родителям. Я был в ужасе от реакции отца и отрицал все, когда он допрашивал меня. Отец не разозлился. Вместо этого он, размеренно кивая головой, говорил мне, что самое важное для мужчины — признать свой проступок, а если он не в состоянии этого сделать, тогда он может быть только трусом. «Понимаешь ли ты это?» — спрашивал он меня.

Тогда я не совсем понял, что он имел в виду. Но слова отца вогнали меня в жгучий стыд, и я признался. Он отвел меня в магазин, где я принес полное слез извинение. В присутствии хозяев выражение лица отца было суровым, даже гневным. Потом, когда мы ушли и я еще продолжал плакать от своего позора, он как-то неловко на секунду прижал меня к себе, а потом нежно положил мне руку на шею.

Я никогда не забуду его слов. Я знаю, что сделал, и я признаю все это.

Впервые я лично убил человека на границе с Лаосом, у реки Соконг. Вьетконговца. Во Вьетнаме говорили «убить лично», когда ты убивал конкретного человека из личного стрелкового оружия и был уверен, что сделал это сам. Мне тогда было семнадцать.

Я входил в состав разведгруппы из трех человек. Такие группы были маленькими, их успех и выживаемость зависели от способности скрытно действовать на территории противника. Поэтому в разведку отбирали только тех, кто мог передвигаться абсолютно незаметно. Для выполнения заданий больше нужны были призраки, чем убийцы.

Это произошло на заре. Я помню, как с первыми лучами света от влажной земли начал подниматься туман. Я всегда считал Вьетнам красивой страной. Большинство солдат ненавидели его, потому что их отправили сюда воевать, но мои чувства к Вьетнаму были другими.

Мы уже две ночи были на задании, не имея никаких контактов с базой, и шли прямо к месту назначения, когда на фоне просвета увидели его. Мы замерли, наблюдая за ним из-за деревьев. У него был «АК», и мы поняли, что перед нами вьетконговец. Шагая, он смотрел то налево, то направо, словно пытался сориентироваться. Помню, как я подумал, что он, наверное, отбился от своего подразделения. Бедняга выглядел немного испуганным.

Нас инструктировали избегать контактов, однако задачей группы был сбор разведывательной информации, а я видел, что в руке у него большая книга. Что-то вроде гроссбуха. Она могла оказаться неплохой наградой. Мы посмотрели друг на друга. Командир группы кивнул.

Я опустился на колено и поднял свою «КАР-15», поймал вьетконговца в прицел и стал ждать, пока он остановится.

Прошло несколько секунд. Я знал, что время у меня есть, и хотел быть уверенным в результате.

Он нагнулся, положил автомат и книгу. Потом поднялся, расстегнул штаны и стал мочиться. От земли, куда попадала теплая жидкость, поднимался пар. Я держал его в прицеле, все время думая о том, что он даже не подозревает, в каком дурацком положении встретит смерть.

Я дал ему закончить и застегнуть штаны. Потом — бац! Я снял его. Увидел, как он осел. У меня возникло чувство невообразимого восторга: я попал в цель! Я выиграл! У меня получилось!

Мы двинулись к тому месту, где он лежал. Когда подошли, я удивился, когда увидел, что он все еще жив. Я попал ему в грудь, которая превратилась в кровоточащую рану. Вьетконговец лежал на спине, с раскинутыми ногами. Земля под ним уже потемнела от крови.

Помню, как меня поразило, что он так молод. Он был моего возраста. Я помню, как эта мысль прострелила мне голову — «Боже, такой же, как я!» — когда мы стояли кружком вокруг него, не зная, что делать.

Он быстро мигал, глаза его перепрыгивали с одного лица на другое, потом назад. Они остановились на мне, и я подумал — потому что он знает: это я застрелил его. Позже я понял, что объяснение было гораздо более прозаичным. Скорее всего он просто хотел понять, почему у меня азиатские черты лица.

Кто-то снял с пояса флягу и протянул раненому. Он даже не двинулся, чтобы взять ее. Дыхание учащалось. В уголках глаз появились слезы, высоким, напряженным голосом он бормотал какие-то слова, которых никто из нас не понимал. Позже я узнал, что раненные на поле боя и умирающие зовут своих матерей. Возможно, он делал то же самое.