Евгений Сухов - Жиган по кличке Лед

Дочь и Александру он, конечно, забрал с собой. Алька вообще не жаждала оставаться в городе, который отнял у нее столь многих.

Илья не успел узнать других подробностей. Многие из гостей, почтивших своим присутствием свадьбу Паливцева, неожиданно обнаружили, что жизнь вовсе не так прекрасна, как им казалось. Лишившись своего солидного компаньона, Лившица, Прутков вскоре узнал, что их семейные магазины и артель закрываются как частнособственнические предприятия и открываются уже на общественных началах. Проще говоря, реквизируются в пользу муниципалитета. Папаша-то Пруткова после этого удачно умер и уже не успел почувствовать, как затягиваются гайки, а вот его отпрыск получил срок по пустяковому делу и поехал на трехлетнюю экскурсию в Мордовию.

Ленька Ипатов и вовсе исчез. Поговаривали, что его зарезали. По крайней мере, прежнего самодовольного Леонида, украшавшего собой и собственными зажигательными речами любое торжественное собрание, уже никто не видел. Леньку «Ильича» то ли зарезали, то ли нет – точно не известно, а вот двое других выпускников школы-интерната № 1 – Сеня-бородавочник Борисов и Дима Верник – неожиданно воткнули друг другу заточки в бок. Привычка таскать с собой ножи и вообще что-то остренькое была еще с детских, босяцких, лет…

Не стало и Юрия Рыжова. Правда, этого товарища не стало в метафизическом смысле, а вместо гражданина Рыжова появился гражданин Мастриди, который схлопотал задним числом десять лет лагерей и поскакал туда птицей-лебедем, но не как бывший «красноперый» Рыжов, превысивший полномочия и показавший свое гнилое нутро, а как уголовник Мастриди. Окрас зоны, куда он попал, соответствовал его новому статусу и свеженькой статье.

Разубеждать сидельцев Юра, он же Георгий, из элементарных соображений безопасности не стал, а в первые два года отсидки и сам поверил, что он – Георгий Мастриди и чалится по делу о бандитизме, к которому пристегнули вдогонку и «громкую кражу» со взломом.

– Ставили мы с умом, да только потом в дело сунул рога один чухан и испортил всю малину, – говорил он позже. И сам себе верил.

Сколько тут будем?

Базарят, двое суток. Будут ксивы ломать.

– Да не. Эпидемия. В карантин отправят братву. После Иркутска полдесятка жмуров сняли.

– Подъезжаем, кажись. Посмолить бы.

– А у меня в глотке пересохло. Нет там смочить?

– Нету воды…

– И смола кончилась. Ладно, ща разживемся.

– Ща те вохра разживется…

– Не знаю, как вы, а кто-то уже засмолил, – со знанием дела сказал пучеглазый зэк, которого все звали Сено – то ли за цвет волос, то ли за то, что он был отъявленным курильщиком. – Воняет.

– Да чего вы орете? Дайте подремать бродягам, – прозвучал чей-то недовольный сонный голос. – Кентуются на полтайги…

Говорившего можно было понять. Эшелон, везущий по этапу в Забайкалье заключенных, медленно подползал к Слюдянке, небольшой байкальской станции при населенном пункте, только год назад получившем статус города. Конечно, все это мало заботило тех, кто ехал по вагонам по 42 человека в каждом, стараясь не думать о том, что этап – это еще ничего. Куда важнее было то, что этим очень ранним утром страшно хотелось спать, еще больше – пить, кому – курить, и всем до единого хотелось на волю.

Один из зэков высунулся в окно. Приближалась станция. На нескольких путях стояли грузовые составы. Свободен был один путь – по нему словно украдкой и пробирался «столыпинский» состав. Заключенный задергал, завертел головой, увидев, что ближайший к ним состав – нефтеналивной, огнеопасный, способный в случае возгорания разнести всю станцию.

– Пацаны! Братва! – заверещал он.

– Ты чего орешь? – спросил у него высокий арестант со шрамом на виске и сощурил один глаз.

Тот пробормотал:

– Сукой буду… горим! Ща если нефтянка грохнет – хана… Прямо с этапа в преисподнюю покатимся…

– Чего он там бакланит? Шнырь, ты людям дашь поспать?

Однако высокий со шрамом на виске даже не посмотрел в сторону того, кто выказал недовольство. Он выглянул сам и увидел, что, отделенный от них всего одним вагоном, ширится очаг пламени. Только халатностью, сном охраны можно было объяснить то, что в той части эшелона, где размещались спецчасть, штаб, кухня и каптерка, горели вагоны, где ехал начальник эшелона и где перевозилась документация на всех поступивших на этап заключенных. Машинист, наверно, тоже заметил возгорание либо слишком поздно, либо по каким-то неисповедимым, одному богу ведомым, обстоятельствам не заметил вовсе. Несложно было предположить, что через несколько минут огонь, раздуваемый к хвосту эшелона, доберется и до них. Высокий зэк со шрамом заорал во весь голос: