Евгений Сухов - Жиган по кличке Лед

– А сам во сколько оценишь? – напряженно спросил собеседник и посмотрел назад. Чисто.

– Ну… Лет сорок примерно, как мне? Хотя выглядишь, наверно, помоложе. Ну, что? Угадал?

– Близко… Одиннадцатью годами маху дал.

– Что? Неужели тебе пятьдесят один?! Никогда бы не подумал!

– А в нашем с тобой положении только думать и думать. Мне – двадцать девять.

– Эх!.. – только и сказал тот.

По мере того, как шел этот милый разговор, они достигли хвоста эшелона и, обогнув его, свернули с путей и сошли с насыпи. Это был не последний путь под откос в жизни человека по имени Лед.

Новенького, следует признать, встретили не особенно дружелюбно. В нем мгновенно распознали того, кого блатные, отдельной кучкой расположившиеся в углу камеры, называют «фаршированным оленем». Гнилая интеллигенция, короче. Говно нации, как метко подметил вождь. Да, собственно, этот новенький и выглядел так, что на место в обход параши как-то и не метил. Длинный, потертый, к тому же в очках, за которыми подслеповато поблескивали небольшие глазки. В руке он держал довольно тощий мешок с вещами.

– Че за фраер? – пробурчал толстый Сава. Несмотря на молодость, он был в относительном авторитете за лихость, «правильную постанову по жизни» и буровую наглость. – «Фраера вы, фраера, по-другому – черти…» Че-то он какой-то дохлый… А то сейчас лапти двинет, и будут капать на мозг, что…

– Какой там у тебя мозг? – перебили его. – Иди-ка сюда, – кивнули новенькому.

Низкий глинобитный барак был забит народом под завязку. Это, с позволения сказать, помещение хоть и было рассчитано на сорок человек, но сейчас вмещало все семьдесят. Блатные «иваны» сидели отдельно, в стороне, как и положено; осужденные по богатейшей 58-й статье, к числу которых наверняка принадлежал и новенький, тоже быстро оглядели впущенного в барак. Кто-то с долей сочувствия сказал: «Сейчас и выпотрошат».

– Ну-ка, иди сюда, мужичок, – сказал Сава. Блатные подобрались в бараке все больше молодые, дерзкие, даже не по кражам, а – кто по беспределу и мокрому, кто по бандитизму в составе группы. В четвертый барак запускали тех из политических, кто нуждался в срочном очищении от грехов. Именно так – душеспасительно – выражался замначальника пересылки, замечательный капитан Омельченко. Интересно, не было ли за плечами у товарища Омельченко духовного образования, как у Сталина и Дзержинского?..

– Закурить не найдется?

– Гы… У него ж, валенка, наверняка всю рассыпуху на шмоне дернули.

– Да это верняк, что дернули… То есть посмолить – не будет. А вот за такие вещи можно и наказать, – сказал Сава, который выступал в роли распорядителя, пока молчал пахан – маленький угрястый мужичонка по прозвищу Упор, из старых вологодских воров, которого некоторые недовольные переделали в Упыря. – Мордвин, пошмонай его поплотнее. В «сидоре» глянь. По какой статье?

Это относилось уже к новенькому. Тот что-то негромко отвечал, но его голос потонул в нестройном гомоне «иванов». Впрочем, статья и даже срок у нового были написаны на лбу едва ли не в буквальном смысле. Сережа-мордвин, расторопный молодой босяк лет, наверное, пятнадцати, худой и длинный, подскочил к нему и в два счета прощупал, чем тот дышит. В руках у Сережи-мордвина появилась записная книжка с тисненым переплетом и – о чудо! – карманные часы, непонятно каким образом оставленные при обыске.

– О! «Соловья» подстрелил! Ходят, – с гордость выговорил Сережа. – Я б даже сказал: лётают!

– Ложь на нары… – буркнул Упор.

Вторые сверху нары у окна, то есть того зарешеченного отверстия в глинобитной стене, что призвано впускать в затхлое, провонявшее помещение хоть сколько-нибудь света и воздуха, были заняты под отнятые вот у таких же бедолаг вещи и продукты. Тут лежали даже реквизированные у кого-то из врагов народа хромовые сапоги, которые им явно не пригодятся. Мордвин передал пахану записную книжку, и тот, раскрыв ее на первом попавшемся месте, сунул туда свой кривой, в двух местах переломанный нос и наконец произнес:

– Это че же тут за роспись? Крючки-закоулочки? По-каковски? Разъясни, а то мы люди простые, что-то не поймем.

– Дело в том, – сказал новенький, – что я ученый-археолог. Работал на раскопках в Узбекской ССР, ну, близ Самарканда. Эти записи вы, конечно, не понимаете, потому что это – фарси.

– «И днем, и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом!» – неожиданно продекламировал Сава. – Сколько слов, и все козырные!