А. Логачев - Колумбийская балалайка

— Ну, не знаю. Может, на берегу погранзастава, маяк, какое-нибудь село — слишком маленькое, чтобы быть отмеченным на карте.

— Но наши друзья, если мы правильно угадали их маршрут, эту дорогу пересекут, верно?

— Молодец, Диего. Значит, распорядись поставить посты вдоль дороги. На побережье, вот тут, вот здесь, на развилке, и отправь людей в этот Текесси.

— Извини, Мигель, — развел руками Диего. — Не могу. Перекрыть путь к границе и эту дорогу — еще куда ни шло, но чтобы занять все подступы к городу у меня просто не хватит людей.

Маэстро секунду подумал и изрек:

— Ладно, занимайся дорогой и границей. Я пока свяжусь с Падре и нижайше попрошу подкрепления. Заодно попрошу катер у пограничников — пусть вдоль берега покрутятся, может, и найдут какие-нибудь следы. А потом мы с тобой сами переместимся в этот Текесси. И если… — Он запнулся, помолчал. — Молю Бога, чтобы мы не ошиблись, Диего, чтобы мы правильно все рассчитали, иначе… Прикажи подготовить мне машину с шофером: у меня больше нет самолета. Твой Нуньес принес паштейги. Они на столе в гостиной. После сходи, а то остынут…

— А ты?

— А я лучше напьюсь крови этих треклятых русских.

— В таком случае, Мигель, желаю тебе не помереть с голоду, — улыбнулся Марсиа.

Маэстро посмотрел на него так, что Диего мигом стер улыбку с лица.

— Не советую тебе так шутить, Диего, — тихо сказал он. И вышел.

Мы все выдохлись. Даже я, человек вроде бы тренированный. Мне тоже необходимо время на восстановление. Может, чуть меньше, чем остальным. Однозначно — без воды и еды мы долго не протянем. Люди начнут падать, и поднять их будет невозможно. Падать… Чтобы еще раз упасть, им надо сейчас подняться, после «морских приключений». В чем нет сомнений — сейчас пойдут истерики. Истерики и разбор полетов — кто виноват в нашем бедственном теперешнем положении. Придется участвовать… Хорошо, если истерика случится с кем-то одним. А если со всеми? Истерика даже одного из них может закончиться всеобщей сварой. Может. Их психические резервы на пределе. Или: все закончится всеобщей апатией. Они уже на пороге такого состояния, когда все равно, что с тобой будет, лишь бы сейчас не трогали, не заставляли куда-то идти, что-то делать. Дескать, нет сил, дескать, настолько плохо. Иногда человека в таком состоянии и под дулом не поднимешь. Мне от «персоны» уходить нельзя. Но вот только «персону» с собой не уведешь. Варианты? Придумаем на ходу. Но раньше, чем минут через пятнадцать, никто даже и бровью не шевельнет от усталости. А вот мне необходимо себя заставить и шевелиться, шевелиться, не сидеть сиднем…

Первым пошевелился Вовик. Минут через десять. Он, до этого лежавший мертвым поленом, вдруг встрепенулся, поспешно полез в карман шорт и вытащил сигаретную пачку. Выглядела она жалко: смятый верх, промятые края. Первая выуженная сигарета была надорвана посередине. Разломив ее до конца, большую часть Вова сунул в рот, меньшую запихнул обратно в пачку. Закурил. После второй затяжки сморщился, как от зубной боли, и выплюнул сигарету. По тому, как он положил руку на лоб, любой мог бы сделать верное предположение, что у парня заболела голова. Но никто на парня не смотрел.

Вова прилег совсем ненадолго, потом вскочил, подкинутый с земли новой идеей. Схватившись за не слишком толстый ствол некоего деревца с длинными, тонкими листьями, он затряс его, как Мишка Квакин — яблони. Вот тут уже на парня обратили внимание.

— Что ты херней маешься? — оторвал голову от резинового борта Алексей.

Повернув голову влево-вправо, он осмотрелся.

Они вломились в прибрежные заросли, углубились в них метров на десять. Океан проглядывался за тонкими стволами и листвой, за лапами папоротников и за гигантскими лопухами.

Интересно, видно их с воды? Лодка и их тела утопали в траве. Траве насквозь чужой. Совершенно неузнаваемых, диковинных форм (всплыли со дна памяти какие-то детские экскурсии в Ботанический сад), гуще и выше той, что растет на родных просторах. Деревца вокруг и рядом произрастали в основном жиденькие, размерами (и только ими) напоминающие наши молодые осинки.

— Думал, может, там вода скопилась в листьях, — объяснил Вовик. — Пасть рвет от сухоты.

— Ксанф, выпей море, — донесся тихий голос Татьяны. И никак он не мог быть громким. Сознание девушки заволок туман, как если бы она на ринге пропустила нокаутирующий удар. Сквозь стелющуюся под закрытыми глазами муть проступали разрозненные образы: глумливая акулья пасть, ведро с колодезной водой, улыбающаяся стюардесса, объявляющая посадку, крыльцо университетского филфака. — Боже мой, где-то на свете есть античная литература…