А. Логачев - Колумбийская балалайка

— Дай, отец! — то ли взмолился, то ли прикрикнул Миша. Борисыч разжал пальцы.

Самолет поравнялся с лодкой.

— Падла! — не выцеливая, от живота полоснул Михаил по закрывшей от них небо машине. — Еще ты тут будешь!..

Выдав короткую очередь, автомат заглох. Михаил послал вдогонку уходящему аэроплану еще несколько пустых щелчков, после чего злобно бросил оружие на дно.

— Успокоился? — спросил его Борисыч.

— Да пошел ты… — утомленно огрызнулся стрелок.

— Ну-ну. — Старик поднял автомат, вытащил из кармана запасной рожок и перезарядил его.

— Глядите, северяне, летун чего-то кинул. — Вова показал на пакетики, планировавшие к поверхности воды.

— Ой, точно. Что это такое? — воскликнула Люба, тоже перебравшаяся на корму.

— Травануть, сука, хочет, — увидел пакеты Миша. — Падла! Прилетит еще — точно изрешечу… А вдруг эта херня растворяет резину?

Самолет в этот момент скрывался за лесными верхушками.

Пилот захлопнул дверцу, опустился в кресло. Посмотреть вниз, на свою рубашку, он боялся. Он лелеял последнюю кроху надежды — вдруг то, что ударило его в бок, просто какой-нибудь внутренний процесс, выходка организма, ну, неловко повернулся он, пускай хоть грыжа, аппендикс или… Боль слизнула последнюю каплю надежды — невыносимая! такой не бывает! — заставила руку прижаться к боку, а глаза опуститься. Белоснежная рубашка (летчицкий шик — всегда свежая, без намека на пятнышко сорочка) прилипла к телу в том месте, где проступало и расплывалось по ней алое пятно.

Пилот откинулся в кресле и закрыл глаза. Может, все это сон, он распахнет веки и увидит себя в кровати, а за окном рассвет…

Гранулы растворялись в морской воде. Благодаря добавленному в их состав красителю зарождались, увеличивались и расползались во все стороны фиолетовые, наводящие на мысли о марганцовке пятна.

— Что это за пакость? — еще раз спросила Таня.

— Кажется, я догадываюсь, — усталым голосом ответил Алексей, всматриваясь в окружающее их водное пространство. — Слыхал про такое. У «импорта» есть такая фигня. В наборах для спасения на море. — Алексей делал большие паузы между предложениями. — Порошок, отпугивающий акул. Нашим морякам не полагается. Очень надеюсь, что это он.

— Думаешь, Леша, акула ушла? — негромко спросила Люба.

— Не знаю. Не видно. Если что, тебе, Борисыч, шмалять придется, у меня пусто, патроны йок.

— Да заметил, — вздохнул старик. — Так что, выходит, нас облагодетельствовали?

— Огромная чернильная клякса, — почти восхищенно подметил Вова. — В два счета. Любопытно, что за краситель? Не иначе…

— Ребята, а как мы теперь поплывем, без носа? — перебила его Люба. Она пересела к Татьяне, прижала ее голову к своей груди, успокаивающе поглаживая по волосам. Татьяна вздрагивала всем телом, зубы ее стучали, как от сильного холода…

Акула взяла в сторону, надеясь обогнуть мерзкий запах. То, что попало в ноздри, пахло омерзительно. И вызывало щекотку. Но запах был повсюду — снизу, сверху, сбоку. Как и эта темная масса, похожая на выплески осьминога. Акула еще немного покрутилась, но запах стал невыносимым, заставил даже уняться пустое брюхо. Описав последний, широкий круг, акула поплыла прочь. Мир огромен, она найдет еду в другом месте.

— Дон Мигель, сеньор, я ранен. Они попали в меня… Я могу не дотянуть…

— Как ранен, «Кондор»? «Кондор!» Где ты?

— Возвращаюсь. Болит… Попали…

— Куда?!

— Я сбросил… пакеты… выстрелы…

Дон Мигель рывком поднялся с кресла.

— Диего, садись.

Он ухватил Марсиа за рукав черной рубашки, подтолкнул к столу с микрофоном.

— Ты разбираешься в ранениях. Объясняй ему, что делать. У него же есть аптечка!

Последние слова Мигель Испартеро выкрикнул. Потом быстро вышел из аппаратной в соседнюю с нею гостиную, на ходу срывая галстук с шеи. Он уже не мог выносить всего этого абсурда. За дверью он почти столкнулся с маленьким худощавым человечком, державшим в руках поднос, над которым поднимался ароматный дымок. Повар Нуньес, не без труда припомнил дон Мигель.

— Паштейги, сеньор, — промямлил Нуньес, глядя собачьими глазами снизу вверх на Маэстро.

Мигелю Испартеро жутко захотелось двинуть ногой по этому подносу, дать выход переполнявшему его гневу. Сдержался. И так он чересчур разнервничался, давно с ним такого не было…

— Поставь на стол, — Мигель показал пальцем, куда именно, — и иди.

Нуньес отличался крайней безмозглостью, был из-за этого притчей во языцех, и если б задал сейчас один из своих дурацких вопросов, то дон Мигель сорвался бы. Но Нуньес на этот раз все понял с первого раза и тем спас себя от гнева Маэстро.