Сергей Зверев - Разборки дезертиров

– Я чисто автоматически, Михаил Андреевич.

– Чисто по-свински, – проворчал я. – Охотник, блин, недоделанный. Кого это ты нам собрался приготовить?

– Мне кажется, это песец, Михаил Андреевич… – Боец завороженно таращился в щель, укрывшую зверька. – Они тут редко встречаются, да и мех у них летом довольно куцый…

– Так какого же черта, Балабанюк? – простонал я. – Тебе потребовалась шапка на зиму? В казарме не выдают?

– Песец подкрался незаметно, – печально резюмировала Мария и рухнула досыпать. До Ульяны, которая к рассвету оказалась почему-то на своем месте, неторопливо дошло, что тревога ложная. Она окинула меня очень занимательным взглядом и тоже свалилась.

– Не хочу я в казарму, – капризно заявил Балабанюк. – Наслужился уже.

– Статья 338-я… – пробормотал я, погружаясь в сладостное небытие. – Дезертирство, то есть самовольное оставление части в целях уклонения от прохождения воинской службы, наказывается лишением свободы до семи лет. Если военнослужащий совершает дезертирство впервые и оно явилось следствием стечения тяжелых обстоятельств, дезертира могут освободить от уголовной ответственности, но это не твой случай, бродяга…

Я успел еще подумать, что выстрел могут услышать враги, а это не совсем здорово (опять придется отсиживаться), после чего прекратил бодрствование.

Второе пробуждение уже не было насильственным. Балабанюк с угрюмой миной жарил насаженные на веточки остатки булки. Ульяна с интересом наблюдала за процессом моего пробуждения (я не стал бы противиться сделать это вместе). Проницательная Мария хмуро смотрела на Ульяну, вопросительно – на меня, вздохнула, потащилась к ручью – промывать глаза.

Мы съели хлеб, поспорили на тему, что женщинам оружие, может быть, и на пользу, но окружающим – точно во вред (мы против оголтелого феминизма); поставили себе задачу, помолились напоследок – и ориентировочно в одиннадцать утра потянулись из убежища. Первым Балабанюк с двумя автоматами, за ним – девицы, последним шествовал я, нагруженный несмазанным автоматом, тремя снаряженными магазинами и пустым рюкзаком. Мы пролезли в пещеру, соседствующую с журчащим ручейком, для чего пришлось присесть на корточки, а потом минут пятнадцать щемиться в узком коридоре. На финальном отрезке пришлось даже ползти. Мы выпали из скалы на берег живописного озера и от неожиданности оторопели. Местечко было идеальное. Вода пронзительно голубая, безупречно прозрачная, усеянная лилиями и кувшинками. Пышные ивы склонялись к воде, рассматривая свое отражение. Заросли осоки с горделиво торчащими соцветиями, бархатные початки камыша, стреловидные листочки. Стая «серых шеек», явно не избалованных человеческим вниманием, спокойно скользила по глади воды, как по зеркалу, и даже глазом не вела…

Мы обошли местечко и вскоре вклинились в величественный пихтовый бор, который впоследствии спустился в низину и перерос в чахлый осинник. Мы двигались со всеми мерами осторожности, отмечая по дороге любопытные вещи. Косуля навострила уши, оторвалась от деревца, с которого активно обрывала кору. Махнула через груду бурелома… Лисенок месяцев пяти от роду (их носят в начале весны), отбившийся от мамки, увлеченно разрывал покинутую мышиную норку. Жратвы, разумеется, не нашел, зато разворотил шмелиное гнездо и улепетывал, прижав уши, как нашкодивший щенок… Потом где-то впереди, в гуще чавкающего моха, раздался хлопок, похожий на взрыв слабенькой петарды, взлетела птица. Мы вскинули автоматы и боязливо подошли, наткнувшись на… лопнувшую жабу.

– Извечная загадка природы, – поморщилась Мария. – Жабы регулярно взрываются. Существует версия, будто бы на них нападают вороны, чтобы выклевать печень, жабы раздуваются в целях самообороны, да не рассчитывают допустимую нагрузку…

Первая примета приближающейся осени – мухи начинают кусать – ощущалась довольно остро (на самом деле это другие мухи – жигалки). Орды кровососов атаковали беспрерывно. Антикомарин, размазанный по коже жирным слоем, уже не спасал. Приходилось бегом одолевать кишащие гнусом низины. Людей мы пока не встречали. Но первые признаки человеческого присутствия уже были налицо. Дорогу пересекала неглубокая речушка с отвесными берегами. Соваться на открытое место было страшновато. Мы ползком забрались на косогор, обозрели участок речной долины и стали свидетелями забавного зрелища. Метрах в сорока по течению в воде барахталась неповоротливая медвежья туша! Присмотревшись, мы обнаружили, что медведь не просто так купается. Хищная зверюга обладала недюжинным интеллектом, крестьянской смекалкой и постыдной вороватостью. Зацепив рыболовную сеть, установленную поверх реки, медведь неуклюже, по-дилетантски, вытягивал ее на песок. Мы обхохотались над этим увальнем. Он тянул зубами поплавки, помогая себе когтистыми лапами, рвал их, путался в мелкоячеистом, обросшем тиной неводе, раздраженно рычал, прибил шлепком зазевавшуюся рыбешку. Логического мышления таежному обитателю, конечно, не хватало.