Сергей Зверев - Разборки дезертиров

И снова трясся по пыльным проселкам. Тайга не баловала разнообразием. Проехал встречный патруль – я помахал «коллегам». Военные махнули в ответ, немного удивленные тем, что в машине один человек. Но, видимо, не сочли подозрительным – никто не бросился в погоню.

Форма и черный автомобиль работали безотказно: «проверяющих» не было. Я сам мог любого проверить. Дорога была относительно укатана, а места, по которым я ехал, с натяжкой можно было назвать цивилизованными. Я въехал в деревеньку с бревенчатыми избами, сбросил скорость, завертел головой. Старая карга в наряде Бабы-яги ковыляла с ведром к колодцу. Каменный дед восседал на завалинке. Проплыла сгоревшая изба. Здание на скальном грунте – приземистое глинобитное сооружение, опутанное спиралью Бруно. Не соврал запуганный Орлега – все приметы пока сходились… Я нырнул под холм, на юго-западное ответвление, и у местечка Тогубай, окруженного живописными сопками, лихо затормозил у стационарного поста. Громилы в серых френчах настороженно заглянули в салон.

– Старший интендант Грабарь, – представился я, лелея надежду, что мы с громилами работаем в разных подразделениях. – Предписание майора Холчека: доставить заключенного из хирургического отделения. Дело срочное. Если хотите, можете связаться с отделом «Каппа».

– Почему вы один, господин интендант?.. – имитировал рождение мысли рыжий орангутан.

– Так вы ни о чем не знаете? – возмутился я. – Патруль отправлен на Лебяжью сопку. Все подразделения, находящиеся поблизости, поставлены в ружье! Молите Бога, чтобы и вас не задействовали.

– Что случилось, интендант? – встревожились патрульные.

– А хрен его знает, если честно, – ухмыльнулся я. – Вроде бы замечены вооруженные люди, не из наших, взяли офицера в заложники… Боец, кончай трепаться, где тут лазарет? Время идет…

Я проехал окованные железом ворота, свернул за дощатое сооружение, миновал амбары, беседку с курящими вертухаями. Барак оброс дерьмом, и очень странно, что здесь его называли лазаретом. Не таясь, я протопал по заднему крыльцу, поймал во мраке коридора какую-то снулую особу, похожую на монашку.

– Мать, с черепно-мозговыми где?

Она испуганно глянула на щеголеватого офицера:

– В подвал спуститесь, господин…

Я спустился. На электричестве здесь, похоже, экономили. Впрочем, кое-где лампочки горели, освещая выщербленные стены, потолок в лохмотьях. Тела в кроватях почти не шевелились. Убогое существо гоняло шваброй воду между рядами и делало вид, что я ему совсем неинтересен. Я напустил на себя предельно брезгливый вид, прошелся вдоль кроватей, помахивая цепочкой с ключами…

В дальнем углу лежало то, что было нужно. Вакуум образовался в желудке… Я подошел поближе, остервенело махая цепочкой. Спал наш детный отец. Забылся в объятиях любимого радикулита… Какая же противная слабость в ногах… Он был худой, как щепка, рожа черная, обросла седыми клочками, дышал как-то рывками. Я любовался на него, как на обожаемое дитя, вернувшееся домой после долгих загулов…

Он открыл глаза и уставился на меня так, словно над душой склонился не лучший друг, а зловещий конопляный семилистник.

– Павел Викторович, – прошептал я, – не надо бурного восторга, за нами наблюдают.

– Послушай, парень, – разлепил обросшие губы Булдыгин, – я тебя уже где-то видел…

– Слава Кришне, – обрадовался я, – хоть что-то в этой жизни ты помнишь. Ты меня еще увидишь, Павел Викторович, и не раз. До тошноты надоем… Тебя пытали?

– Не знаю, парень… – Он пытался приподняться. – Бить не били… Но допрашивают постоянно… Ведь я почти ничего не помню… А то, что они хотят, совсем не помню… Нет, я помню, кто я такой, даже знаю, кто ты такой, помню Алевтину… но это все так… далеко, в черноте… Где я, парень?

– Это Россия, Павел Викторович. Но не та Россия, к которой мы привыкли. Другая.

– Я это знаю… – Улыбка озарила страшноватую физиономию. – Иною кажется мне Русь… иными – кладбища и хаты…

Не все еще пропало, раз Булдыгин цитировал обожаемого Есенина.

– Вставай, Павел Викторович, залежался ты тут, – сообщил я прекрасную новость. – Домой поедем. Только не уверяй, что ты подвержен страху возвращения домой после выписки из больницы. Есть такая фобия, забыл ее название…

– Ойкофобия… – кряхтел Булдыгин, всячески мешая мне вытрясти его из кровати. Легче он, по-моему, не стал.

– Эй, уборщик! – Я подозвал щелчком убогое существо, гоняющее шваброй грязь. – Ко мне! Да живее, чего ты телишься, как сопля по брезенту!