Владимир Король - Время тяжелых ботинок

Сейчас можно было бы и не шифроваться, – здесь всё равно бы никто ничего не понял.

Однако Кинжал вынул бумажку, скатал её в шарик, спрятал в карман и торжественно произнёс:

– Дорогой коллега! Позвольте со всей ответственностью заверить вас, что сейчас у меня просто нет слов! И такое – впервые в жизни.

Он подошёл к противоположному концу длинного стола, уставленного, как на хорошем банкете в «Газпроме», взял серебряное ведро с пятью килограммами белужьей серебристо-серой икры и преподнёс Дрозду – как кубок Дэвиса.

Скрипичный квартет взвизгнул.

Это было краткое музыкальное приветствие – туш.

Все знали, что Кинжал – «жаворонок» и к полуночи начнёт зевать, поэтому после одиннадцати братва стала разъезжаться.

Витя Китаец заметил, что никогда так не отдыхал – есть в мальчишнике особый кайф.

Садясь в свой «мерседес», Федя Штрек, «вор в законе» из Кемерова, обнял Кинжала:

– На правильную дорогу ты, братишка, стал. И оставайся аристократом, нам такие люди сейчас во как нужны! «Быков» и ликвидаторов хоть пруд пруди, а головой работать никто не хочет. Молодёжь пошла отмороженная, стариков не уважают, закон не чтут. Как их воспитывать – не знаю. Да и те, что постарше, оборзели вконец.

Когда такое было, чтобы «короновали» за деньги! А сейчас – сплошь и рядом.

Любителя длинных и красивых базаров, друга Кинжала, Костю Фанеру из Петрозаводска, грузили в «БМВ» почти мёртвого. В его жилах бурлил целый литр любимого американского виски «Джек Дэниэлс».

Вася Пикап из Красноярска, особо доверенное лицо Кинжала и большой любитель салютов, требовал фейерверка, но один из его пацанов увещевал: «Дома пошумим, братан».

Не было только Сени Крюка из Хабаровска.

Его застрелили зимой, на выходе из казино на Новом Арбате – средь бела дня.

Кинжал видел фотографии, сделанные следственной бригадой. Огромный Сеня Крюк лежал навзничь в расстёгнутом кожаном пальто с голым животом на вымороженном до льда грязном снегу и открытыми глазами с недоумением смотрел в сизое московское небо.

Дольше всех в гостях задержались Желвак и Толстый.

Личный писатель пахана стал молчаливым, глядел тяжело и недобро. Он не ожидал, что Кинжал устроит праздник именно для братвы.

Захарыч ревностно наблюдал за генеральным директором их холдинга и никак не мог взять в толк: как за три года человек мог так вписаться в коллектив?

Чувствовалось, что Кинжал в этом окружении – в своей стихии, и именно здесь его семья, а не где-то ещё. Для человека, который сформировался в течение долгих лет выживания на зоне, это было загадкой.

А Желвак только посмеивался:

– Ты же писатель, Захарыч, инженер человеческих душ. Почему я Кинжала понимаю, а ты никак в толк не возьмёшь? Нас с тобой ломали на зоне, а его корёжил кто-то другой и делал это с малолетства. Я так думаю, что – отец, но надо уточнить. Потом – жена. Это какой же надо сукой быть, чтобы муж, лишившийся тебя не по своей воле, только обрадовался! А работа? Сколько нас с тобой били – ты не считал? А, думаешь, в том институте его били меньше? Нас – за дело, система такая. А его, знаешь, за что?

Толстый скривился и недоумённо дёрнул плечом.

– За то, что умный. И, конечно, гордый. Но, главное, за голову, и это – по-нашему, по-русски.

А Кинжалу было хорошо.

Он видел – его уважали.

Все присутствующие были свидетелями его стремительного взлёта на вершину группировки. Каждый примерно знал, чего и сколько принёс в клюве Кинжал, и это было выше самой лютой зависти. Он не выставлял себя авторитетом, хоть, по существу, таковым был с самого начала. Кинжал с удовольствием носил звание пацана, и тот же Желвак убедился, что это не поза.

А у Толстого был один интеллектуальный недостаток – он не мог вытерпеть собственное непонимание. Пустоту, образовавшуюся от недостающих фактов, Захарыч тут же должен был заполнить собственными догадками и, наконец, игрой воображения. А это частенько искажало реальную картину. Что поделаешь, Толстый в вузах не учился, свои университеты он проходил с отмычками для вскрытия чужих дверей да на зонах.

Последующий опыт сочинителя – это много, но далеко не всё.

Он просёк, что Кинжал с Желваком при встрече обнялись, как кореша, и Брут с паханом уже на «ты». И он бы не был мозговиком ОПГ, если бы не придумал против Кинжала одну каверзу – под видом подарка ко дню рождения.

Когда они остались втроём, Толстый вынул из кармана увесистый пакет.