Владимир Король - Время тяжелых ботинок

Настоятельница поручила матушке Олимпиаде столь ответственное дело в женском монастыре со словами: «Брату нашему Леониду благословляется, чтобы он посмотрел, как мы живём и молимся».

А вслед добавила: «Ну, ты поняла…»

У Кинжала молиться не получалось. Да и крестился он с трудом, никак не мог усвоить: справа – налево, или слева направо.

В голову лезли картины прошлой жизни.

Но вспоминалось почему-то именно то, о чём он никогда раньше не думал. Какие-то мелкие проступки в детстве, случаи лжи и лицемерия в старших классах, сделки с совестью в университетские годы.

Ему дали брошюрку о семи смертных грехах, он прочитал, удивился, как его до сих пор земля носит, но никакого раскаяния не испытывал.

Отец Андрей, прикомандированный к монастырю женатый батюшка из Серпухова, служил густым басом, хор девочек пел. У Кинжала ком подступал к горлу. Но это он за собой знал – чувствительность к хорошей музыке, и особенно церковным песнопениям.

После утренней трапезы начиналось его трудничество, работа в библиотеке.

По его поручению и списку, составленному совместно с настоятельницей, было закуплено полторы тысячи книг: духовного содержания, учебников, художественной русской и зарубежной классики. К этому добавилась тысяча пожертвованных книг из библиотеки Чекашкиных. Всё это богатство надо было зарегистрировать по всем правилам библиотечного дела, с которым Кинжал был знаком, так как в своё время преподавал в профильном для данного случая техникуме.

В полдень поставлялась первая трапеза, что-то вроде второго завтрака. Мать благочинная Олимпиада учила трудника: «По сторонам не глазеть, глядеть в свою тарелку, тут тебе не ресторан…» Помолчала и добавила: «…на Елисейских полях».

За трапезой учинённая сестра читала житие празднуемого святого. Читала по-церковнославянски, содержание Кинжалу было трудно разобрать, но бесстрастный распевный тон чтения завораживал.

Девочки были разные, одеты в простую мирскую одежду, в светленьких платочках.

Они, в отличие от него, правило не рассматривать мужчину исполняли неукоснительно.

Для них это была хорошая школа владения собой.

О госте им почти ничего не сказали. Но они и сами видели – человек светский, из того самого мира, о котором каждая из них могло бы рассказать ТАКОЕ, что даже у Кинжала зашевелились бы волосы на спине.

После первой трапезы – опять послушание.

Девочки помогали насельницам.

В хозяйстве монастыря было четыре коровы и два телёнка. Рабочих рук и усердия ждали птичник с курами, гусями и утками, огромный огород, множество помещений монастыря, которые надо содержать в чистоте.

И – кухня, как узнал Кинжал, – самое трудное послушание.

В монастыре пекли свой хлеб, варили квас…

Брут видел – девочки работают не разгибаясь.

Он попросился помогать в коровнике, но настоятельница не благословила: «У нас хрусталём гвозди не заколачивают».

«Это я – хрусталь? У меня два других погоняла».

Но когда ему сказали, что завтра его первый урок – русской литературы, он этот хрусталь и вспомнил. Настоятельница выбрала не математику и не физику…

Всю ночь он не спал, что было для него нехарактерно.

Завтра двадцать четыре пары детских глаз испепелят его – в ожидании, возможно, первого в жизни или, во всяком случае, за последние годы урока. И не Закона Божьего или церковнославянского языка, к чему они уже притерпелись, а урока литературы, которые лично Кинжалу, двум поколениям людей в Советской России заменяли веру в Бога. Детям это не так просто, потому что требует хотя бы элементарных навыков абстрактного мышления.

Опыт преподавателя библиотечного техникума здесь не годился. Там – утверждённая программа, более-менее начитанная публика. (Одна Юля Пекшина чего стоила, вспомнилась некстати 131 я статья Уголовного кодекса.)

Он ворочался на узкой железной кровати с панцирной сеткой. За четыре года европейского комфорта Брут уже забыл, что на таких тоже спят.

Художественная литература развивает душу и воспитывает сердце. Она учит проживать и прочувствовать жизнь многих и многих людей. И это – особенность русского человека, а точнее, любого носителя русского языка. «Ибо так сотворил нас Бог – в сочувствии и восприятии того, что живописал другой», – объяснила свой выбор настоятельница Варахиила.

Он представлял себе, как выйдет перед классом. На последней парте усядется мать благочинная Олимпиада, спрячет глаза, но слух напряжёт изрядно: ну-ка, богач, говорят, ты жутко образованный, поглядим!