Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

Бэзил потихоньку рулил, поглядывая на реку. Когда он остановился возле почты на обратном пути и позвонил, те­лефон опять промолчал. Купил газету в книжном магазине и прочитал, стоя у прилавка, собственную корреспонденцию из Малакки. С пометкой такого-то сентября. Отправленную два с лишним месяца назад, в июле, перед отпуском.

А были времена, когда материалы давали с колес. И пер­вую премию он получил за тот, который передавал по рации на спине у «красного кхмера», не дожидаясь нормальной связи, о падении Пномпеня. Сидевший на корточках боец забрасывал клетчатый шарф на облепленную комками при­сохшего ила зеленую коробку, заботливо прикрывая ее от солнца. С кончика мотавшейся под ветром антенны рвался улететь зеленый лоскут с номером батальона. И с нее же уходил через никому не известные ретрансляторы на цент­ральную московскую и дальше в редакцию текст Бэзила: «... Март 1975 года выдался в Кампучии жарким. Раскаленное солнце сухого сезона сжигает траву и листья латаний. Буреет и жухнет бамбук. Скрипуче трутся друг о друга его потеряв­шие сочность стебли. Иссохло озеро Тонлесап, обмелел Ме­конг, и там, где обычно ходят суда, песчаные языки зализы­вают фарватер. А здесь, у южных застав Пномпеня, река представляется подлинным адом. Она несет горящие пятна мазута, волочит полузатонувшие баржи и боевые катера, на берегах огонь крупнокалиберных пулеметов косит сахарные пальмы...»

Едва отправлял, как Москва требовала: «Еще!» И, не успев добиться разрешения лететь в освобожденный Дананг из Ха­ноя у людей, чьи права и обязанности с трудом угадывались, но через которых и добывались места в военных транспорт­никах, помчался, подменяя водителя, в сдающийся Сайгон... Не беда, что взявший с места танк антенной, словно хлы­стом, расколол ветровое стекло, покрывшееся «изморозью» нераспавшихся осколков, что спал, сторожась змей и прочей нечисти, на крыше мятой «Волги», что синевато-золотистые пятна расползались от пота и грязи под мышками, что болел живот и рвало, что жена уехала в Москву и было ясно — насовсем...

Коньяк он распил с классиком из автономной республи­ки, который жил в Голицыне месяцами. Его цельной и не­возмутимой натуре приходилось завидовать: ничего, кроме литературы, в мире не существовало. Но бэзиловской исто­рией заинтересовался как возможным сюжетом.

В начале отпуска, когда Шемякин появился в редакции, шеф сказал:

— Претензий к тебе нет... Но и блеска в тебе теперь нет. А есть, старик, пришедшая на тебя телега...

— Откуда ей взяться?

— Телеги берутся откуда не ждешь... Одна тут мне напи­сала, да я порвал на мелкие куски и выбросил...

Начальство сделало порхающее движение ладошкой над мусорной корзиной.

— Ты вне редакции себе бабы, что ли, найти не можешь?

— Она его любит, но не уважает, а он ее уважает, но не любит...

— Что ты хорохоришься? Если такая бумаженция отпра­вится в партком или кадры, петь тебе панихиду по команди­ровкам!

Бэзил не смотрел шефу в глаза. Телеги не поступало. Его просто мелковато брали на испуг, чтобы отогнать от женщи­ны, которая на самом-то деле не считала его подходящим для себя мужем. Работала она в редакции. И шеф, возможно, как говорится, питал надежды.

— Мои успехи на этом фронте, — сказал Бэзил, — явно преувеличены...

— Фронтовик...

Почти физически он ощутил, как полегчало начальнику.

А женщине, которая не считала его подходящим мужем, после разговора позвонил и сказал, что не может жить без нее. Она ответила, что приедет в Голицыне. Они все-все обсудят и решат.

Классик рассудил относительно этих обстоятельств серь­езно и наступательно. Посоветовал завести «Москвич», как только хмель продышится, и ехать в Москву. Не разговари­вать. Умыкать. И неделикатно вызвался сопровождать.

Классик спал в его номере на узкой кровати, а Бэзил часа два таскался по голицынским улицам, вдруг просветлевшим под молодым месяцем.

Утром купил на почте талон, чтобы позвонить женщине, которой Бэзил не казался подходящим мужем.

Семейная жизнь не ладилась с первого брака.

Когда его бывшая жена ждала их сына, они решили, что ему лучше съездить на юг, пока она живет на даче. Чувство­вал он себя измотанным после защиты диссертации. Полто­ры сотни страниц ученый совет рекомендовал к печати в крупном издательстве, и аванс выдали.

Отъезд отмечал с друзьями на квартире друга, Володи Бойцова, в помещении, по меркам шестидесятых годов, ро­скошном, поскольку квартира находилась в генеральском доме на «Соколе». Роль хозяйки выполняла подружка Воло­ди.