Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

надавил клавиши мотора и записи. Он не понимал ничего из того, что говорилось. Но и так было ясно, что материал шел.

Только бы не заметили, что магнитофон включен, и хватило бы пленки...

Он старался натянуть слюну, чтобы умерить сухость во рту. Губы саднило, и вернулась тошнота. Охватывала вя­лость. Когда же начнется атака, и как ее спланирует полиция? Может быть, они ищут русского переводчика, который про­кричит в мегафон на языке, определенно непонятном терро­ристам, как ему действовать?..

За спиной чаще и дольше звучал мужской голос. Однаж­ды показалось, что женщина всплакнула. Вероятно, оба скрывались в монастыре от полиции, и свита, которую Бэзил притащил на хвосте из города, напоролась на них. Другого объяснения он не находил.

Магнитофон Бэзила еще не работал, когда Палавек ска­зал Типпарат:

— Простите меня, если можете. Я втянул вас в скверную историю. Но вы — свободны. Вы скажете им, что я решил обойтись одним заложником, этим дураком-иностранцем, и отпустил вас. Идите, прошу вас...

— Я могла убежать, воспользовавшись суматохой и тем, что вы занимались иностранцем... И потом...

— Что?

— Вы схватили подвернувшегося фаранга, чтобы при­крыться им. Ведь сподручнее было бы использовать с этой целью меня. Какая разница? Я находилась рядом. А вы, за­метив переодетых агентов, пробежали еще метров десять, рискуя попасть под пули...

— Вы правы... В обстоятельствах, в которых я оказался, наверное, может... можно сказать, что вы... дороги мне, Тип­парат.

— Вам за тридцать, а вы не женаты, Палавек. Это счита­ется зазорным. Почему же не вступили в брак?

— Наверное, я хотел...

Здесь пошла пленка, которой хватило на сорок пять ми­нут с одной стороны и сорок пять с другой. Бэзил сумел, осторожно двигая пальцами, сменить кассету, закашляв­шись, чтобы приглушить щелчок крышки магнитофона. «Останусь жив, — подумал он, — Вату достанется работенка по переводу, и он окупит дорогу»... А Палавек, разобравшись, что иностранец не понимает по-тайски, говорил про детство, службу в армии, об университете и брате, бегстве в Камбод­жу, морском братстве и встрече с Цзо.

Наступали быстрые тропические сумерки. Кончилась и вторая пленка.

Замученный жаждой, тяжелой головной болью, Бэзил полулежал в дверях мондопа. Ноги деревенели. Он ждал, когда сжавшееся до размеров раскаленного пятака солнце упадет за раскинувшийся на востоке город и начнется атака. Скорее всего, полиция подтащит мощный прожектор, осле­пит бандитов и без потерь преодолеет пятьдесят метров до мондопа.

Бэзил осторожно оглянулся. Мужчина, выдвинувшись к двери, смотрел на горизонт, тлеющий за черным теперь си­луэтом ступы. Серое лицо выглядело усталым. На широкой ладони бандита лежали сухие пальцы женщины.

Сырая прохлада поднималась из долины и наползала в мондоп.

— Полиция включит прожектор, ослепит и захватит вас, — сказал Бэзил сипло.

Оставалась надежда, что эти двое решатся на плен. Тогда еще, может, обойдется. Уголовники или террористы?

Он старался не думать о возможной смерти. Однажды, давным-давно и раз навсегда он подумал о ней всерьез. В самой спокойной обстановке. И исключительно по причине своей профессии. Как говорится, ничего личного не привно­ся. Решил: умирать можно, близкие устроены, и он никому ничего не должен... До встречи с Ритой. Сколько времени теперь в Москве? Около двух дня. 22 февраля, вторник... Ну да, женщины покупают подарки мужчинам... «Ах, ты, сирота казанская, — сказал он себе. — Ах ты паршивая, никудыш­ная, состарившаяся, обленившаяся сирота казанская. И ни­кто-то тебя не любит, и никто-то тебя не жалеет!»

Почему им не делают никаких предложений? Чего мол­чат на той стороне 9

На той стороне лейтенант Рикки Пхромчана, стоя пятью ступенями ниже монастырского подворья, посматривал на часы и солнце, клонившееся к закату. Человек пятнадцать репортеров топтались перед оцеплением. Зевак, слава Будде, в этот час почти не оказалось. Десяток агентов, посланных в поддержку, Рикки погнал через заросли по круче блокиро­вать Ват Дой Сутхеп с запада.

Непросто обошлось с монахами. Настоятель предложил полиции удалиться. В пагодах играли в футбол, устраивали гулянки, судачили кумушки, врачевали знахари и начинаю­щие врачи, бродили торговцы всем чем угодно, но полиции приходить по своим делам запрещалось! Рикки так и сказал. Он сказал еще, что, если полиция уберется, иностранец, за­хваченный заложником, обвинит ее в бездействии, преступ­ник же и преступница, а возможно — тоже заложница, за­стрянут в монастыре и год, и десять лет, пользуясь неприкос­новенностью.