Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

В обстоятельствах, когда жизнь тех, кто доверился ему, не стоила и бата, условия представлялись приемлемыми. От­ряд сохранялся. Наказание предателя полностью очищало его совесть. Цзо не навязывал последующего сотрудничества или, тем более, закабаления. Это, правда, удивляло. Последу­ют потом новые требования? В любом случае карты оказа­лись битыми, и приходилось делать те ходы, которые прихо­дилось. Длинный Боксер однажды рассуждал о воде, которой уподобляют свой темперамент выдающиеся герои ринга. Ничего нет мягче и податливее воды. Но если она бьет, и бьет, и бьет, ничто не может выдержать. Податливое и мягкое сокрушает незыблемое и скованное.

— Предателю — смерть, Длинный Боксер?

— Как приговорят братья.

Матрос в белой форменке за наручники рывком припод­нял механика, потом бывшего солдата. Рука механика, сло­манная в запястье, вывернулась наружу. Изуродованная кисть символизировала то, во что всего в течение нескольких минут превратилось «Братство морских удальцов», столк­нувшись с Майклом Цзо и могуществом денег, которые сто­ят за ним. Правильным ли был путь?

— Смерть предателю, — сказал механик.

— Смерть предателю, — сказал бывший солдат.

Радист ушел под воду почти без всплеска. Длинный Бок­сер сжимал и разминал пальцы левой руки. Он был левшой, и его коронным ударом все еще считался «кошачий коготь».

— Один из учеников Конфуция говаривал: не человек, не земное и не небеса поражают нас и вызывают постоянное удивление, а пламя, которое пожирает и людей, и животных, и богов изнутри... Всех на «Лунатик»!

Сказал властелин и хозяин, народный друг и светоч нрав­ственных принципов Майкл Цзо. Сказал с кучи денег, кото­рую собирался нарастить и еще больше, в том числе руками Палавека.

Механик кивнул.

— Я могу проститься со своими? — спросил Йот-Пала­век.

— С кем-нибудь одним.

— Тогда с раненым...

— Это справедливо.

— Механик, — сказал Палавек. — Ты не горюй, механик.

Именно перед ним хотелось оправдаться. Заручиться по­ниманием. Пониманием чего? И в мыслях не было, что он, если все пройдет удачно в Бангкоке, не вернется к ним.

Цзо потягивал «Мекхонг», отвернувшись. Любовался мо­рем.

— Мы верим тебе, — сказал механик. Черное от ссадин лицо искажала боль. — Видно, курс держали не тот. Курс не тот. Лучше об этом —- потом. Да, потом. Мы будем думать, пока ждем тебя. Да, будем думать... И ждать тебя. Ты нам верь тоже.

— Я буду думать.

— Ты — не думай. Ты и так много думал. И все время один. Мы все время были одни и думали одни... И вымота­лись. Да, вымотались...

Их увели на «Лунатик».

Потом произошла встреча с «Морским цыганом», на бор­ту которого Абдуллах ждал своего часа и своего хозяина Майкла Цзо.

Едва над сине-желтым мелководьем близ острова Таратау закудрявились макушки мангровых зарослей, к которым «Морской цыган» подошел через три дня, старый Нюан ско­мандовал «стоп машине». Лучи закатного солнца сломали в прозрачной воде лапы сброшенного якоря. На мачте повис­ли три голубых шара: дескать, разбросали сети. Седловина на вершине острова курилась легкими облачками.

К ночи в полутораста метрах прошел сторожевик с борто­вым обозначением «Полиция». На мостике блеснули линзы бинокля. Прикрыв ладонями свои, Палавек различил под­свеченное приборной доской скуластое лицо рулевого, рас­топыренные локти командира со сдвинутой биноклем на затылок фуражкой, расчехленную скорострельную пушку. Обойдя «Морского цыгана» с обоих бортов, офицер положил боевой корабль на южный курс, к границе.

— Абдуллах! — позвал из кормовой надстройки Нюан.

Подбирая шлепанцы, малаец соскочил с крыши рулевой рубки. Приторный аромат марихуаны тянулся от его сига­реты.

— Хозяин?

— Поныряй... Захотелось лангустов...

— Жизнь прекрасна, хозяин! Вы — справедливый чело­век, хозяин...

Матрос старался напустить на себя вид, будто верит, что старый Нюан простил работу на Майкла Цзо. Звеня пряжкой ремня, на котором висел крис, сбросил полотняные штаны. Ножны глухо стукнули по палубе. В трусах, поскольку плоть его неверные не должны видеть, он деланно бестолково суе­тился, разыскивая очки для ныряния. Притворство не обма­нывало даже мокенов. Малаец понимал это, но понимал и то, что никто не решится его и пальцем тронуть. Он разыграл удивление, обнаружив очки, потом боязнь перед морем, не вязавшуюся с сильным и уверенным броском с борта с кор­зинкой и зажженным фонарем, обернутым пластиковым па­кетом.