Гарольд Койл - Крещение огнем

Глядя на женщину, он ощущал, каїк ее слова, сливаясь с его собственными мучительными раздумьями, разъедают его душу, словно кислота. Каким же негодяем он стал! Последняя тварь ползучая, и то лучше. Змея хотя бы убивает свою жертву быстро и только для того, чтобы прокормиться или защитить себя. А Делапос с компанией, и он, Чайлдресс, убивают ради денег и чтобы доказать себе и другим, что они — настоящие мужчины.

Нельзя сказать, что американца одолели угрызения совести — для этого он слишком долго прослужил в рядах наемников. Если разобраться, они с Лефлером похожи: оба старались продемон­стрировать окружающим, что достигли непревзойденных высот в искусстве убивать. Но, в отличие от француза, Рэцдел предпо­читал убивать на расстоянии. Он утверждал, что верх мастер­ства — сразить противника одним выстрелом, находясь в миле от него. И хотя в этих словах была доля истины, и многие вокруг с ним соглашались, сам Чайлдресс знал истинную причи­ну подобного отношения к убийству. На большом расстоянии не видишь глаз своей жертвы. Даже в самый сильный бинокль все кажется далеким и нереальным. Крика не слышно, а наблюдать, как лицо жертвы удивленно застывает, вовсе не обязательно. Даже запаха страха, смешанного со сладковатым запахом крови, издали не ощутишь. Похоже на стрельбу по мишени.

Вблизи все по-другому. Глядя на Джен, Рэндел видел в ее глазах страх и ненависть. И когда придет время, — а оно непре­менно придет, в этом он не сомневался, — для того чтобы при­кончить эту женщину, никакого искусства не потребуется. Это будет убийство — обыкновенное и жестокое убийство.

Не в силах больше выдерживать взгляд пленницы, Чайлдресс встал и отвернулся. Он сознавал, что понесет за ее смерть такую же ответственность, как и тот, кто спустит курок. Страшно по­думать, как далеко он теперь от Бога и своего любимого Вер­монта... И сколько бы ему ни заплатили, какими бы словами это ни называли, то, что неминуемо должно произойти, не принесет ему ни радости, ни удовлетворения, ни, тем более, покоя.

Американец молча поставил флягу с водой на пол, вышел из сарая и сделал знак стоящему снаружи часовому запереть дверь.

Заранее зная, что все ее усилия обречены на неудачу, Мигэн Льюис все же сказала:

— Подождите минутку, я пойду узнаю, сможет ли мама по­дойти к телефону.

Осторожно положив трубку на стол, она вышла из кухни, и на цыпочках приблизилась к двери комнаты, которую отец при­способил под кабинет. Она остановилась и прислушалась. Ни звука. Тогда Мигэн тихонько постучала.

— Мама, это снова из Белого Дома, секретарь президента. Президент хотел бы с тобой поговорить и выразить свои собо­лезнования.

Мертвая тишина.

— Ну, пожалуйста, мама, скажи хоть что-нибудь. Он звонит уже третий раз. Можно ведь хотя бы выслушать, что он скажет.

Но и эти ее просьбы не вызвали никакого отклика. Подождав еще несколько секунд, Мигэн сокрушенно вздохнула.

— Я скажу, что ты сейчас не можешь подойти, пусть звонят завтра. Ладно, ма?

Так и не добившись ответа, Мигэн повернулась и медленно пошла на кухню. Она знала: при желании мать умеет быть такой же упрямый, как и отец.

Аманда Льюис неподвижно застыла на своем привычном по­сту — напротив стола Эда. Дочь, несмотря на оценки после окончания колледжа, которые обеспечивали ей поступление в любой медицинский институт страны, не сможет ее понять. Да и откуда? Она — еще совсем девочка, и только начинает узнавать жизнь. Мигэн еще не знает той силы любви, что узнала ее мать. Ей еще предстоит понять, что громкие титулы и возраст не мо­гут дать некоторым людям ни ума, ни сострадания. Даже Эд, несмотря на "всю свою силу, оставался всего лишь человеком, который пытается разобраться в том, почему временами мир, в приступе, бессмысленной ярости, набрасывается на собственных детей и пожирает их.

Красная лампочка на аппарате Эда перестала мигать — дочь наконец положила трубку, — а Аманда продолжала свдеть, не сводя глаз с телефона. Неужели и с мужем было так же? Только что в человеке билась, трепетала, горела жизнь, мгновение — и ничего? Неужели вся жизнь Эда оказалась лишь краткой и не­значительной вспышкой света? Неужели все его стремления, мечты и надежды, о которых свидетельствуют эти кипы бумаг, мгновенно исчезли, как эта вспышка света?

Нет, Эд заслуживает лучшей участи. Его дело не было только мечтой или иллюзией. Пусть старания добиться мира и понима­ния стоили ему жизни, это не значит, что все его планы умрут вместе с ним. Еще не зная точно, что она предпримет, Аманда решила, что надежды и стремления мужа, какими бы непрактич­ными они иногда ни казались, не должны быть забыты. Он часто говорил: мало протестовать против несправедливости, необхо­димо подтверждать это делами. Отказываясь выслушать соболез­нования президента и тем самым позволить ему успокоить свою совесть, Аманда выражала свой протест. Но протест ее будет бессмысленным, если не подкрепить его действием.