Феликс Разумовский - Кара

Хоть и с бланшем, в строгом шелковом платье с серебряным шитьем, подавальщица Парфенова была неотразима. Она, в свою очередь, тоже застыла неподвижно, с широко открытыми глазами — такое она видела только в музее. На стенах чекистской обители висели разнообразные картины в массивных золоченых рамах, в углу махали маятником напольные часы работы аглицкой, а на подставах из черного дерева стояли тяжеленные бронзовые вазы. Заметив, что на обстановку обращают внимания больше, чем на него самого, Чалый обиделся:

— Хорош по сторонам зырить, хавать давай.

— Как хорошо здесь у тебя. — Настины щеки разрумянились, а щипач тем временем замутил композитора, открыл второй фронт и, щедро сыпанув жамаги на тарелку, принялся открывать бутылку трофейного портвейна:

— Смотри какой антрамент, не марганцовка какая-нибудь.

Скоро выяснилось, что новая знакомая Чалого была девушкой простой и неизбалованной. Родители ее, оказывается, жили в деревне, а сама она — в осточертевшей хуже горькой редьки фабричной общаге. Больше всего на свете хотелось ей походить на Любовь Орлову — быть такой же красивой и знаменитой.

Выпили вина, затем ополовинили бутылку не какой-нибудь там, а французской карболки и как-то незаметно перешли к поцелуям. Долго катались по дивану, кусая друг друга за губы, нежно встречались языками, однако по-настоящему Настя не давалась — ускользала проворной змейкой. Наконец Чалому это надоело. Слегка стиснув пальцы на нежном девичьем горле, он немного подождал и забросил подол партнерше на голову. Задыхаясь, Настя бессильно вытянулась, а щипач, времени не теряя, быстро сдернул с ее бедер немудреное бельишко. Раздвинув коленями ослабевшие ноги девушки, он мощно вкатил мотоцикл в ее распростертое тело.

Ответом был долгий, мучительный крик — не просто, видно, расставаться с целкой на шпорах, а вскоре и сам Чалый, когда захорошело ему, громко застонал. Что ни говори, но отловить аргон на шедевральной кадре гораздо приятнее, чем с биксой какой-нибудь.

Громко всплакнула Настюха, потом допили коньячок, а ночью, когда щипач, освободившись от объятий подавальщицы, направился в сортир, под ноги ему попалось что-то на ощупь шелковистое. Это было замаранное кровью, измятое материнское платье.

Гинеколог Мендель Додикович Зисман был лыс, кривоног и брюхат, а Катю Бондаренко знал давно, еще по первому ее аборту. Хотя в жизни ему повезло не очень — друзья уехали, супруга оказалась стервой, а ударная вахта у главной женской прелести на корню загубила потенцию, — эскулап был дядькой общительным и смотрел в будущее с надеждой на лучшее. Потому как знал твердо, что хуже уже быть не могло, некуда было.

Когда за окнами вякнула сигнализация «пятерки», гинеколог посмотрел на часы, хмыкнул одобрительно и заявившейся в кабинет Кате весело подмигнул:

— Ну-с, барышня, с чем пожаловали?

— Все с тем же самым, доктор. — Она непроизвольно дотронулась ладошкой до лобка и, криво улыбнувшись, принялась расстегивать пиджачок. — Похоже, Мендель Додикович, залетела я доблестно.

— О да, женщины имеют обыкновение беременеть, — эскулап согласно кивнул лысым черепом, — хотя в вашем случае это весьма проблематично. Легче демократам миновать переходный период, чем сперматозоидам вашу спираль, поверьте, она восхитительна. Так когда, говорите, последний раз были месячные?

— Задержка недели две. — Пожав плечами, Катя сняла пиджачок и аккуратно повесила на вешалку, а гинеколог что-то чирканул в журнале и бодро направился к раковине:

— Что, собственно, гадать, давайте-ка мы на вас посмотрим. Если что, в шесть секунд отсосем. Прошу.

Он приглашающе мотнул тройными брылями в сторону известного каждой женщине сооружения. Стянув колготки с трусиками, Катя взгромоздилась на мрачно блестевшее никелем, весьма походившее на средневековое орудие пытки гинекологическое кресло.

— Гм, очень интересно. — Одетые в резину пальцы эскулапа глубоко залезли в ее тело, уверенно коснулись самого сокровенного, и лицо Зисмана вытянулось. — Ах, чтобы мне так жить, чем, спрашивается, вы, Катерина, занимаетесь? Спирали и след простыл, а беременность — недель восемнадцать, не меньше!

— Что? — Бондаренко рывком скинула ноги с подставок и, сощурившись, уставилась гинекологу в глаза. — Мендель Додикович, этого быть не может, я еще умом не тронулась.

— Чего не может быть, дорогая вы моя? — Улыбнувшись, тот принялся смачно стягивать перчатки. — Как говаривал один бородатый сифилитик, факты — вещь упрямая. В матке у вас теперь находится не спираль, а восемнадцатинедельный плод. Ну-ка, пойдемте.