Лев Пучков - Полигон смерти

— Ага, обязательно…

Зачем мне гостить у Нинели? Как именно «положиться»? Спросить не успел, весь массив информации был выдан с пулеметной скоростью, без права на вопросы, буквально за минуту, пока я одевался и рассматривал себя в зеркало.

Увы, увы… Полюбовавшись на своё дрянное отражение, я удручённо констатировал, что о донжуанских подвигах пока что придётся забыть. Мерзавец Никита так меня разукрасил, что со мной сейчас не станет общаться ни одна приличная девушка. На скулах красовались качественные шишки, правый глаз заплыл и опух, над левым владычествовал живописный пиратский шов. Нос тоже распух и «поплыл», Нинель вставила в ноздри тампоны, смоченные раствором, и сказала, что хотя бы часик надо подержать, а то будет нехорошо.

В общем, ещё тот уродец. Я сам, например, с таким разукрашенным типом не то что дружить — даже общаться не стал бы. Пусть сначала придёт в норму, потом видно будет.

Сердечно поблагодарив Нинель за помощь, я собрался было тихонько покинуть «уютное местечко», но не тут-то было.

Оказывается, пока мы шептались с Нинелью, Катя разрекламировала меня как выдающегося московского живописца и в гостиной уже вовсю шла презентация моего эскиза. В общем, публика настойчиво требовала моего присутствия на презентации, и такие мелочи, как избитая внешность, никого не волновали.

— Подумаешь, внешность! — заметил Виталик, отнимая у меня куртку. — Главное в человеке — душа и глубокий внутренний мир. А внешность — величина изменчивая, от события к событию и даже от возлияния к возлиянию. Некоторые после банкетов умудряются поутру так опухать, что никаких побоев не надо. Хи-хи… Вот посмотрите завтра на Коробова, сами убедитесь…

Итак, я был препровождён в гостиную и чуть ли не под овации торжественно отрекомендован полутора десяткам представителей местной творческой интеллигенции. Никого, впрочем, особо не запомнил, кроме художника Коробова, и то только потому, что Нинель заблаговременно предупредила о нём как о возможном конкуренте.

Публика была в основном среднего возраста. Исключение составляла сухонькая старушка в чёрных кружевах, молчаливой тенью притаившаяся в дальнем углу и пристально рассматривавшая меня через антикварный лорнет, и гармоничная молодая пара: готического вида девица с ярко-чёрными губами и пирсингом где только можно, и живописный рокер-металлист, густо-волосатый, в рваных джинсах и кожаной жилетке с обилием массивных стальных клёпок.

Унылым хмырём Коробов не выглядел. Это был высокий мужчина очень интеллигентной наружности, с тонкими чертами лица и вислым чувственным носом, с тщательно крашенной и завитой под цыгана шевелюрой а-ля «Кузьмин после наркодиспансера», в ковбойской клетчатой рубашке и с нежно-голубым газовым шарфиком на шее. Вообще, присмотревшись, я обратил внимание что почти у всех особей мужска полу имеются разнообразные шейные аксессуары. За исключением разве что младого металлиста, расхристанного почти что до пупа: но у него был такой мощный подшерсток, что здесь шарфик без надобности, и так хорошо.

Видимо, шарфик — это такой местный тотемный признак принадлежности к творческой интеллигенции. Своего рода тайный знак. Надо будет взять на заметку, не зря я давеча в ДК про шарфик подумал.

— Валерий Коробов. Карикатурист, мастер плаката. Мы некоторым образом коллеги.

Голос у Коробова был низкий, можно сказать, трубный, а вид какой-то печально-отстраненный, как будто ему недавно сообщили некую страшную весть и он до сих пор не смог прийти в себя. Очевидно, именно это имела в виду Нинель, когда говорила, что он унылый.

Признаюсь, мне даже стало его жалко, ибо имелись подозрения, что Коробов переживает из-за моего внезапного появления.

Пока знакомились и расшаркивались, выяснилось, что Катя убыла обратно в ДК. В общем, воспользовалась моментом и удрала под шумок. Я несколько растерялся и даже сделал движение к выходу, но Нинель немедля среагировала и жарко нашептала на ухо, что беспокоиться не стоит, Катя будет через полчаса и просила непременно её дождаться.

— «Дождаться», значит… — печально прогудел подслушивавший Коробов. — Всё ясно…

— А ты не подслушивай, хмырь, — неприязненно пробурчала Нинель. — Тебя это не касается.

— Да где уж мне… Подслушивать… — печально прогудел Коробов и с достоинством отошел подальше. — Я старый и немодный…

Нет, я не утрирую, Коробов не говорил, а именно гудел. Думаю, если его как следует раскормить и выгнать лишнюю томность батогами, получился бы прекрасный бас-профундо.