Лев Пучков - Полигон смерти

Тут меня вежливо поправили, что я забываю о местной специфике. Самогоном в Городе сто лет никто не балуется, потому что спирт гонят на химкомбинате, в каких угодно количествах, и он здесь настолько хорош, что, пожалуй, во всей России такого не сыскать. И стоит сущие гроши. Самый распрекрасный самогон в сравнении с таким чудо-спиртом — третьесортная сивуха, и до тех пор, пока стоит «Чёрный Сентябрь», никому из местных даже в страшном сне не приснится домашнее самогоноварение. Аминь.

Ну и ладно. А наливка в самом деле была настолько хороша, что по прошествии незначительно времени я не стал отказываться от второго бокала. Анестезия, сказано же…

Под наливку и вкуснейшие маринады живенько обсудили мой эскиз. Все слащаво хвалили мой талант, а бас-профундо… эмм… Коробов, в смысле, наоборот, всячески изругал. Такая полярность показалась мне нарочитой, результат, скорее, был где-то посередке, в прямом смысле: эскиз получился средненьким, выехал на одном вдохновении (увы, с портретистом Кожедубом мне никогда не сравняться).

Умиротворенный и расслабленный, я не стал спорить с Коробовым, намекнув только, что это всего лишь эскиз, а в Москве я сделаю полноценный портрет маслом, выставлю его на вернисаж и вот тогда уже прошу любить и жаловать…

Нинель, однако, яростно вступилась за меня: по делу ничего путного не сказала, но благополучно засыпала Коробова аргументами в формате «сам дурак» и в качестве особо веского довода присовокупила:

— Слышь ты, хмырь: сначала сам нарисуй Катьку, а мы посмотрим, как у тебя выйдет! Критиковать все мастера, а ты сам попробуй!

Коробов гордо заявил, что он не портретист, а мастер плаката и с его специализацией нельзя рисовать Катю, ибо это будет натуральное кощунство по отношению к ТАКОЙ натуре.

Общество восприняло это заявление как добровольный «слив» и дружно освистало моего оппонента.

Получив такую тотальную обструкцию, Коробов обиженно поднял руки:

— В таком случае прошу считать, что я полный профан в ИЗО и ничего не понимаю в портретах. Всё, я пристыженно умолкаю…

Должен заметить, что бас-профундо слово держать умеет: он молчал весь вечер, сидя в уголке и грустно созерцая сполохи фейерверков за окном. Между вторым и третьим бокалом наливки я ещё вполне осмысленно воспринимал обстановку, так что чувствовал некоторую неловкость и поглядывал в сторону унылого мастера плаката, скажем так… несколько виновато.

Наблюдательный Виталик заметил это и язвительно пробурчал:

— Вы что, чувствуете неловкость? В смысле, «понаехал тут варяг и порушил весь местный уклад»? Не стоит, уверяю вас! Он заслужил это.

— Но, понимаете… Я ведь и в самом деле…

— А! Может быть, вы полагаете, что это некое глубокое трансцендентальное переживание? Вы почти не ошиблись, только это явление несколько иного плана. Я вам скажу, что это такое, я знаю этого типа с детских лет. Видите ли, Александр, это… это глубокое самолюбование. Это крайний эгоцентризм, плавно перетекающий в солипсизм. Я вам переведу, что значит эта загадочная грусть: «Вы все меня недостойны! Не мешайте мне, я любуюсь собой! Не прикасайтесь ко мне, Великому, пойдите все вон!»

С того момента, как Коробов принял обет молчания, в нашей компании воцарились мир и относительная благодать. Относительные — это потому что Коробов никуда не делся, он был рядом и безмолвно сочился тяжёлой энергетикой, направленной преимущественно на меня.

Я находился в центре внимания, старался по мере сил быть скромным и посконно-кондовым, а как получилось на деле, не мне судить, но вроде бы всё было гармонично и естественно. После третьего бокала мне уже было так хорошо, что даже в своей родной компании в «Шалаше Мусагета» вряд ли было привольнее и комфортнее. Кроме того, в «Шалаше» я числился на общих правах, а тут оказался этакой столичной знаменитостью.

До прихода Кати ничего особенного не происходило, разве что заметил некую забавную дуэль между расхристанным рокером и старушкой в чёрном. Мы все оживлённо беседовали, а рокер добровольно взял на себя заботу о фоновой музыке и постоянно втыкал в проигрыватель диск со сборником металлических баллад. Запустив «The Unforgiven», он включался в беседу, а через пару минут старушка под шумок ставила свой диск с «Judas Priest». Пока звучали первые такты «Painkiller», старушка успевала лихо сплясать, загораживая дорогу к проигрывателю, а когда спохватившийся металлист таки оттаскивал её от стереосистемы и вновь ставил свой диск, она расстреливала нас указательным пальцами, весьма аутентично изображая звуки выстрелов — «ты-дыщщ!!!» «ты-дыщщ!!!».