Эдгар Дубровский: Холодное лето 53-го

— Все не привыкну тебя называть Сергеем, — Саша хотела что-то спросить у него и не решалась.

— Зови Лузгой, тебе можно.

Вошел Фадеич.

— Копалыча надо похоронить здесь, — сказал Басаргин. — Мне надо знать, где его могила.

— Не могу. Как определенного на поселение… Надо предъявить власти.

— Ты пристанью командуй, людям ты не начальник. Копалыча похороним здесь.

— Как капитан рейда… — начал Фадеич.

Лузга взял со стола ту самую ложку и с такой силой воткнул в столешницу, что труба на самоваре покосилась.

Фадеич притих. Саша с отвращением посмотрела на ложку, подняла с пола свитер.

— Пойду постираю.

Она вышла. Лида кончила бинтовать Басаргина, склонилась и поцеловала его плечо. Он опустил голову.

Фадеич и Басаргин пили чай. Басаргин сидел на том месте, где вчера пил чай Манков.

— Сильно тебя? — спросил Фадеич.

— Скользнуло по ребрам.

Помолчав, Фадеич стесненно сказал:

— Лузга… э-э, то есть, Сергей Петрович, вот спросят тебя — там! — как все было, а ты возьми и скажи: мол, я, ну — Сергей Петрович, мол, выполнял указания капитана рейда. А?

Басаргин спросил его, думая о своем:

— Говорили, у тебя есть белая сорочка, крахмальная.

Фадеич удивился ходу его мысли, но полез в сундук и извлек белую сорочку и постукивающий пристежной воротничок.

— Я надену, — сказал Басаргин.

— Бери, конечно, — Фадеич решил, что понял. — А там, значит, так и скажешь: мол, приказ был…

Басаргин надел сорочку, пристегнул воротничок перед зеркальцем, вгляделся. Двенадцать лет не надевал он ничего подобного!

Вошел маленький дед с небольшим осетром.

— Бери рыбу, Фадеич, с ледника сняли, ночь теплая, надо есть ее.

— Всех снесли? — строго спросил Фадеич.

— Ага. Семерых. Весь ледник заняли. Манкова втроем еле подняли. Как каменный. Ох, мужик был!.. А Якова положили в доме. Старухи там по-своему, свечки… все…

— А Копалыча? — спросил Басаргин,

— Дак со всеми, на лед.

— Тогда почему семь?! Тех шестеро, Манков и Копалыч — должно быть восемь.

— Дак семеро там — собрали-то всех.

— Где оружие? — Басаргин быстро огляделся. — Там был «ТТ».

— Оружие нельзя, — твердо сказал Фадеич.

— Дай ключи!

— Оружие, можно сказать, опечатано, по закону…

— Дай! — Басаргин надвинулся на него. — Ты что, не понял, что один где-то здесь?

Фадеич испуганно завертел головой.

И тут до них донесся короткий, захлебнувшийся вопль, а сразу вслед протопали по палубе тяжелые шаги Лиды.

Басаргин вырвал из столешницы ложку, выбежал и бросился с пристани на берег.

Темнота была еще не полной, да и освещенные окна дебаркадера добавляли света. Басаргин быстро догнал Лиду. Далеко бежать было не надо.

Саша лежала на песке у самой воды. Голова ее была накрыта мокрым свитером. Лида упала на колени, открыла лицо дочери, приникла к нему и, дернувшись назад, застонала.

Склонившийся над ними Басаргин услышал скрипящий шорох сдвигаемой по песку лодки и, вглядевшись, увидел контур манковской моторки, а над ним — сгорбленную фигуру. Басаргин побежал.

Барон не успел поставить лодку на воду.

Белая рубашка бегущего Басаргина была хорошо видна в сумерках. Барон присел за лодкой и выцеливал бегущего, положив «ТТ» на борт. Басаргин приближался. Барон выстрелил и не попал. И тогда Басаргин пошел на него короткими бросками.

Вправо, влево, вперед! Влево, вперед, вправо…

Барон выстрелил. Еще…

Белая сорочка бесшумно порхала в сумерках, как огромная ночная бабочка. А над рекой все тянулся воющий стон Лиды.

Барон увидел, что в руках у Басаргина нет ничего существенного, встал и тщательно прицелился, держа пистолет двумя руками.

Вправо — влево — выстрел!

Вперед — влево…

Барон испугался, заторопился: выстрел, выстрел!

Один патрон остался. Но он не успел его использовать.

Огромная бабочка взмыла в сумеречном воздухе и накрыла Барона.

Лида сидела на песке молча и гладила голову мертвой.

Басаргин подошел, постоял, отвернулся. Белая сорочка была в крови и грязи, он сорвал ее с себя и бросил в воду.

Потом он сидел один у большого костра и смотрел на огонь. На косо воткнутую палку был насажен осетр. Жар костра стягивал рыбе кожу, и плавники зашевелились.

Долго сидел Басаргин, не замечая, что рыба обуглилась.

На следующий день хоронили троих.

Кладбище — могил двадцать — было в разреженном высокоствольном сосняке.