Липовой оказалась и фирма — поставщик лекарства, а также все оставшиеся на руках у ошеломленных аптекарей накладные и документы. «Надо же, — сказал полковник, впервые ознакомившись с материалами дела, — все липовое. Только мозги кое у кого дубовые». Потом ему поминали эту фразу ровно тридцать шесть раз, он специально считал, с каждым разом ожесточаясь все сильнее. Проклятая отрава исчезала и появлялась снова под другим названием, в другой упаковке, в другом регионе, по-прежнему недорогая, сладкая и смертоносная. Цепочки рвались, стоило за них потянуть — там, где неуловимый поставщик не успевал спрятать концы в воду, они обрубались без жалости, и путь чудодейственного снадобья теперь был отмечен трупами не только детей, но и взрослых людей. Впрочем, об этих жертвах полковник не скорбел — любого из них он с большим удовольствием прикончил бы собственноручно.
Выставленные на границах заслоны ничего не дали: ничего похожего на «пармол» и его братьев в страну не ввозилось. Оставалось предположить две вещи: либо отрава производилась в России, либо огромная ее партия была ввезена в страну раньше и теперь понемногу распродавалась в провинции. Действовать в Москве, Питере и других крупных городах эти умники, очевидно, побаивались — контроль там построже, да и уровень информированности населения не тот.
Потом один из агентов полковника сумел передать имя, только имя, больше ничего. Большего он просто не успел. Почему — выяснить не удалось, потому что с тех пор агента никто не видел. Но и имя было зацепкой, как считал в ту пору полковник, весьма неплохой.
Позже ему пришлось изменить свое мнение по этому поводу, потому что владелец этого имени, похоже, был неуязвим. Полковник трижды накрывал его склады и производственные помещения, пустые и безлюдные, владельцы и арендаторы которых были такими же липовыми, как и тот продукт, который производился и складировался в занимаемых ими помещениях. Он несколько раз пытался внедрить в окружение интересующего его человека своих агентов. Все трое погибли при странных обстоятельствах.
Слово «стукач» сидело в мозгу занозой. Теперь, после смерти Латникова, сомневаться в том, что в отделе засел стукач, мог только клинический дебил. Собственно, стукач даже не очень скрывался, действуя прямолинейно и грубо, и полковник очень боялся, что эта прямолинейность означает близость конца: похоже, фантастически огромная партия отравы была на исходе и ее распространители готовились попросту исчезнуть вместе с деньгами. Стукач исчезнет вместе с ними, и тогда станет ясно, кто это был. Ах, каким слабым было это утешение!
Полковник надолго задумался, выбирая из двух оставшихся в его распоряжении вариантов.
Во-первых, у него в запасе был план, предложенный одним из недавно принятых на работу сотрудников отдела. Кроме него и полковника, о плане не знала ни одна живая душа, так что, если бы новичок оказался-таки двойным агентом, его можно было бы взять на горячем и расколоть — в том, что сумеет заставить стукача петь, полковник не сомневался.
Во-вторых, можно было просто послать человека на дом к подозреваемому. В результате этого визита подозреваемый превратился бы в потерпевшего, и вот тогда можно было бы посмотреть, правду говорил назвавший его имя агент или горько ошибался.
Оба варианта были рискованными, а первый вдобавок ко всему казался полковнику излишне сложным, но он имел то преимущество, что никоим образом не исключал второго, так что попытаться стоило.
Полковник снял с телефона трубку и набрал номер.
Дорога, извиваясь, упорно карабкалась по склону горы, поросшему расточительно огромными и красивыми деревьями. Расточительным здесь было все — деревья, солнце, воздух, даже излишне мощный двигатель и кричащий красный цвет ее «Доджа», и Катя внезапно почувствовала себя смертельно уставшей от этого бессмысленного буйства примитивно организованной материи.
«Кой черт занес меня в эту Калифорнию? — подумала она, невольно поймав себя на том, что думает наполовину по-английски. — Здесь все какое-то ненастоящее, даже горы».
Впрочем, она отлично знала, почему выбрала именно Калифорнию, когда решала, где ей поселиться, — это было место, которым бредила Верка Волгина. Некоторое время она, как умела, поддерживала переписку с татуировщиком из Сан-Франциско, у которого была своя студия на Бродвее и кукольный домик в горах — тот самый, в котором жила сейчас Катя. Татуировщик, веселый, с головы до ног покрытый наколками старикан, до сих пор сходивший с ума от музыки «Грейтфул дед» и мысливший, как показалось Кате, категориями диснеевских мультиков, отлично помнил Верку, хотя Катя подозревала, что переписку прервал именно он, причем сразу после того, как Верка в очередном письме намекнула, что Фриско — город ее мечты. Так или иначе, но он был заметно огорчен известием о смерти Волгиной и охотно уступил Кате свой загородный дом по вполне сходной цене: двести миль по пересеченной местности уже были ему не под силу. Катя тогда с внезапной злостью подумала, а что сказал бы этот седой плешивый тинэйджер в белой шляпе и с синими от старых, еще одноцветных татуировок руками, узнай он, как умерла Верка, и что, а точнее, кто послужил причиной ее смерти.
Читать дальше