Марина Воронина - У смерти женское лицо

Голова вполне удовлетворился тем, что было ему предложено, и выразил свое удовлетворение громким яростным воплем, когда пуля двадцать второго калибра ударила его в лицо, пробороздив щеку, выбив три зуба и разорвав ушную раковину. Он выпустил удавку и рефлекторным движением схватился за свою изуродованную физиономию. Получивший неожиданную свободу Колокольчиков немедленно рухнул ничком со счастливым выражением на распухшей фиолетовой роже (лицом эту часть его тела в данный момент назвать было трудно), предоставив Кате отличную, весьма обширную мишень, которую он до этого закрывал своим телом.

Голова продолжал стоять, и Катя снова нажала на спуск, и еще раз, и еще — пока курок не защелкал вхолостую. Она щелкнула им еще три или четыре раза, прежде чем поняла, что патроны кончились, а потом выпустила пистолет из руки и только тогда заметила, что плачет.

Голова еще некоторое время держался на ногах, Кате даже показалось, что ему все-таки нужно было чистое серебро или хотя бы осиновый кол, но дело было просто в калибре. Двадцать второй — дамский калибр, пригодный разве что для того, чтобы пугнуть хулиганов или совершить утонченное салонное убийство, внезапно выхватив отделанную перламутром стреляющую безделушку из изящной сумочки. Такая пуля способна убить, но неспособна опрокинуть взрослого, сильного мужчину на спину просто силой своего удара... Так что Голова еще некоторое время стоял, близоруко щурясь на Катю, очки его свалились, упав на спину распластавшемуся на полу Колокольчикову, он напоминал безобидного толстяка, на которого напали хулиганы и ни за что ни про что отделали по высшему разряду. Потом он покачнулся, выпрямился, его опять качнуло, на этот раз сильнее, колени его подломились, и он тяжело повалился назад, с отчетливым треском ударившись затылком о стену. С шумом съехав по стене на пол, он остался сидеть в скособоченном, полулежачем положении, по-прежнему глядя на Катю остановившимися глазами, казавшимися без очков какими-то очень беззащитными.

Катя медленно легла на спину, широко раскинув руки и закрыв глаза. Она отдыхала, ощущая каждый мускул своего избитого тела. Боль понемногу возвращалась, и это было хорошо — боль означала, что жизнь продолжается, хотя Катя давно перестала видеть в этом процессе хоть какой-нибудь смысл.

«А ты зря валяешься, Скворцова, — сказала она себе, но не двинулась с места. Она понимала, что ничего еще не кончилось и смерть Головы — только половина дела. Вся эта стрельба не могла не привлечь внимания, и с минуты на минуту следовало ожидать прибытия кавалерии, встреча с которой была чревата для Кати огромными неприятностями... Собственно, авангард конницы уже был здесь — вряд ли Колокольчиков шутил, говоря, что он из ФСБ. — Продвинулся, значит, по службе. Какие уж тут шутки. Еще вопрос, за кем он тут охотился...»

Нужно было вставать и уходить, хотя относительно ее нынешнего положения такая идея казалась Кате просто неумной шуткой — вставать, уходить... Полетать вокруг люстры не прикажете? Для начала следовало хотя бы открыть глаза.

И она открыла глаза и увидела озабоченное лицо склонившегося над ней Колокольчикова. Лицо это все еще сохраняло красноватый оттенок, но в остальном совершенно не пострадало, если не считать фундаментального синяка на лбу. Бывший старлей теперь ничем не напоминал того темно-фиолетового удавленника, которого Катя имела удовольствие лицезреть буквально минуту назад.

— Привет, старлей, — сказала Катя. — Ну, где твои наручники?

— Дура ты, Скворцова, — странным голосом ответил Колокольчиков.

— А ты грубиян, — сказала Катя. — Кто так разговаривает с дамой?

— А где ты видела, чтобы дамы при каждой встрече молотили человека по черепу разными железяками?

— Так уж и при каждой... Нечего лезть в туалет, когда там занято. Слушай, Колокольчиков, отпусти меня, а?

— А ты дай мне по голове и иди себе, — посоветовал Колокольчиков. — Дура ты, Скворцова, — повторил он, беря ее на руки и поднимаясь с колен.

Какое-то время Катя всерьез обдумывала его совет, но ее способность куда бы то ни было уйти без посторонней помощи вызывала у нее самой некоторое сомнение. Поэтому она привалилась щекой к теплому и твердому, как сосновый ствол, плечу Колокольчикова и снова закрыла глаза. «Будь что будет, — решила Катя. — По крайней мере, прежде, чем судить, они меня вылечат. Пусть лечат, а там поглядим... Дайте только на ноги встать, я вас повожу за салом... А здорово у него на руках, — подумала она, окончательно расслабляясь и тихо уплывая куда-то на волнах боли. — Сто лет меня мужики на руках не носили...»