Сергей Зверев: Таран

– Не много на себя берешь, Таран? – спросил Каюк, поглядывая на примолкшую братву за столом. – Тут у нас, паря, не богадельня. Ты ничего не попутал?

– Гляди сам ничего не попутай, – предупредил Таран. – А то не заметишь, как на пальме окажешься.

Подразумевались верхние нары, где обитали рядовые, самые бесправные заключенные. Воры никогда не ютились на «пальмах». Для них это было западло.

Услышав намек, Каюк побледнел от злости. А Таран как ни в чем не бывало продолжал:

– Загоню наверх, будешь до скончания века шишки африканские собирать. Вопросы есть? Претензии? Нет? Тогда тема закрыта.

По камере пронесся общий выдох. Каюк метнулся к столу, что-то тихо заговорил, озираясь через синее от наколок плечо. Оловянные глазенки его были переполнены ненавистью. Стальные зубы скрежетали от возмущения.

Таран обвел взглядом камеру. На него старались не смотреть. Кто-то делил таблетки, кто-то зарабатывал сахар тем, что позволял лупить себя по башке миской, кто-то выискивал вшей в швах. А вон еще один зеленый толстолобик учится срезать ногти на ногах лезвием, за что будет наказан, поскольку не подстелил газетку, в которой следовало выбросить мусор. Все по понятиям, каждая оплошность грозит нехорошими последствиями. Так было вчера, позавчера и сто лет назад.

Так будет завтра, послезавтра и много-много лет подряд, а каждый год состоит из трехсот шестидесяти пяти дней, складывающихся из томительных часов, бесконечных минут и лениво ползущих секунд…

Размышления Тарана прервал тихий голос.

– Спасибо, – пробормотал лопоухий Витек, – я как-то не подумал…

Он стоял перед Тараном, переминаясь с ноги на ногу. Вид у него был несчастный. Глаза – виноватые, как у нашкодившего щенка. Погладишь такого, он хвостиком завиляет и увяжется, словно нитка за иголкой. Одни проблемы от таких малахольных.

– Мне по барабану, подумал ты или не подумал, – отрезал Таран, глядя мимо Витька. – Хочется метлу распускать – распускай, но подальше отсюда.

– Ме… метлу?

– Язык.

– А, понял! – просиял Витек.

– Сомневаюсь, – проворчал Таран.

– Честное слово.

– Словами честными не бросайся и вообще балаболь поменьше. Язык мой – враг мой. Слыхал?

– Конечно! – закивал Витек. – Это изречение принадлежит…

– Вот сиди тихонько, вспоминай чужие мудрые мысли и своих заодно набирайся. – Таран махнул рукой. – Иди. Возле меня не крутись, не люблю. Да и опасно это для пассажиров вроде тебя. Ступай, тебе говорят. Раздражаешь ты меня.

Видимо, лопоухий Витек припомнил еще одно крылатое выражение, что-нибудь вроде того, что промедление смерти подобно. Пробормотал свое жалкое «спасибо» и слинял, словно его и не было. А смотрящий пристально зыркнул на Тарана и качнул головой: иди, мол, сюда.

Отказаться было нельзя. Каюк – это сявка, а смотрящий – это смотрящий. Лучше не зарываться.

Сидящие за столом напускали на себя важность, давая понять, что шутить не намерены. Не так давно они были готовы молиться на Тарана, вставшего с ними плечом к плечу во время разборок с гопотой залетной, но нынче опасность миновала, и отношения вступили в новую фазу. Тебя ценят, пока ты нужен. Потом уже не ценят, а оценивают. Не пора ли тебя сожрать, братишка?

Таран подошел вразвалочку, опустился на скамью, вопросительно приподнял бровь:

– Зачем звал?

– Разговор будет, – со значением произнес Паленый, он же смотрящий.

Погоняло дали ему за многочисленные ожоги, делавшие его похожим на героического танкиста, горевшего в «Т-34» на подступах к Берлину. Но воевать Паленый, разумеется, не воевал, а подпекся по пьяному делу, когда уснул на диване с дымящимся окурком в руке. Во всяком случае, так однажды шепнули Тарану, а дальнейшие подробности его мало интересовали.

– Говори, – предложил Таран.

Смотрящий взглянул на Каюка, передавая тому слово. Его изуродованное лицо сохраняло безразличие, а глаза бегали из стороны в сторону. Приближенные тоже старались не смотреть на Тарана, скрывая намерения. Как волки, позевывающие вокруг окруженного секача. Стоит показать слабину, и набросятся всем скопом.

– Он рамсы совсем попутал, – подал голос Каюк, с ненавистью глядя на Тарана. – Рассуди нас, Паленый. Я мастевой, а он кто по жизни? Не мужик, не фраер, не вор. Хотелось бы определиться, а то сплошные непонятки.

В его словах был резон. В тюрьме царит жесткая иерархия, нарушать которую не позволено никому. В первую очередь все сидельцы делятся на две основные группы. Это те, кто живет воровской жизнью, «по понятиям», и те, кто совершил преступление случайно, по пьянке или по глупости. «Честные воры» и «нормальные пацаны», именующие себя бродягами или каторжанами, занимают верхние ступени иерархии. Все остальные «пассажиры» расцениваются ими как шушера. Беда Тарана состояла в том, что он не относился ни к тем, ни к другим. Хотя кличку ему дали уважительную, громкую, но это был как бы аванс за прежние заслуги. Что дальше?