Эдуард Байков - Фантасофия. Выпуск 4. Шпионский триллер

— Чё-то ты заболтался уже, писатель! — хихикнул Лека. — Белый офицер ему… Помягчели времена-то для вас, щелкоперов, прежде ты бы не стал вспоминать белого офицера в обществе офицера КГБ!

— Я это не в смысле апологетики Белой армии! — сдал на попятный Голубцов. — Победив, Белая армия стала бы пошлостью уже не в квадрате, а в кубе… Я говорю про романтику — вот здесь и сейчас — не потому, что ночь ароматна и пахнет дымом, банькой, сеном, детством… Я говорю — романтизм в Силурусе, одиноком старом соме, против которого вышли трое жестоких истребителей, вооруженных всей технической и интеллектуальной мощью ХХ века! Старый сом, живущий по законам доисторического времени, когда не появлялись ещё даже рисунки на стенах пещер, гость из Силура — Силурус — обречен перед нами и в этом прекрасен. Если бы он поймал мальчика из деревни — он был бы мерзкой хладнокровной гадиной — и не больше того. Но вышли мы — и симпатии верхнего наблюдателя на его стороне; Божественный романтизм именно в этом:

Старого мира последний сон

Молодость, сила, Вандея, Дон!

— По-твоему, выходит, коммунизм, если побеждает — становится пошлостью?

— Ладно, Лека, уймись! — выручил Алана Мезенцов. — Пошлостью становится этот ваш беспредметный разговор. Коммунизм неизбежен — и все! Лучше сома не проглядите!

— Есть большая разница между романтиками, комсомольцами двадцатых и, например, туземной бабой по прозвищу Мотниха! — не унимался Алан. — Мотниха как раз в двадцатые и была, наверное, комсомолкой! А сейчас у неё сдох почему-то весь опорос, и она дохлых поросят хочет продать горожанам под видом свежерезанных… Пришла ко мне, дура старая — мол, Алан Арменович, вы большой человек, нет ли у вас какой синей печати, чтобы поросятам на бок проставить! Ведь вот дура старая — а знает, что санэпидемстанция мясо убойное метит… Я её выгнал! С чего поросята сдохли — никто не знает! А ну как горожане помрут следом?! Но Мотнихе, ослепленной собственничеством, это ничего, мол, в городе народу нет переводу, один помер, другой родится, а в кубышке у Мотнихи все деньги-то считанные…

— Вот сволочь! — сплюнул Лека в воду.

— Человека портит комфорт! — глубокомысленно изрек Алик. — Люди в землянках и в лаптях честнее людей в «Жигулях» и итальянских сапожках… Мы им пансионат за 18 копеек в сутки, а они нам в ответ — дохлых поросят на продажу… Мы им дешевый хлеб, а они его в рюкзаки и за город — свиней откармливать…

— Но коммунизм все-таки неизбежен! — зачем-то сбил накал трагической ноты Лека. — Отобьемся! Все-таки Константин Устинович Черненко — это такая сила — никакая Мотниха не переломит!

— Сом подходит! — шепотом просипел вмиг напрягшийся и заострившийся Алан. — Силурус-с-с…

Черную полировку воды разрезала сильная слизистая спина могучего сома. Похожий на чудовищно разросшегося головастика, с длинными усами и блеклыми, по виду слепыми бусинами глаз на широкой, состоящей почти из одной пасти морде, Силурус возник из тинистых глубин и донных коряг как истинное порождение ночи и кошмара.

Он рос, наверное, века два, но с каждым днем, набирая вес, становился все жаднее и неразборчивее до пищи. Чем дальше в неведомое технотронное грядущее планеты уходил век Силуруса, тем сильнее терзало его проклятие голода.

Теперь видно было, что он не короче двух метров. Он глотал бесформенные размокшие куски хлеба с бульоном и шел прямо наперерез лодке, как айсберг на «Титаник».

— Стреляй, Лека! Стреляй! — взмолился Алан, вмиг вспотевший от рыбацкого возбуждения.

— Счас… подпущу поближе…

В ночи, в ирреальном мире расходящихся водяных бликов и волн Лека не рассчитал скорости большой рыбы. Алик раньше выстрела ударил в серую лоснящуюся спину багром. Обычные сомы мягки до студенистости. Но Кувшинковский левиафан затвердел от старости, как полено, и багор скользнул по его боку, лишь слегка ободрав кожицу и слизь.

От удара Силурус рванул вперед сильнее, ударил спиной лодку — и в тот самый момент Лека нажал на спусковые крючки своей двустволки. Но лодка уже накренилась, стволы ушли с прицела, и вместо сома крупная дробь седьмого номера прошила днище.

— Едрен кагал! — выматерился упавший на дно новообразованного дуршлага Алан. — Смотри хоть под ноги, когда стреляешь!

Силурус ушел на глубину. Вода в лодке быстро прибывала, и матюгающаяся промокшая компания погребла к спасительной осоке берегов.

— Это не сом! — кричал Лека в ярости (во многом на собственную неловкость). — Это враг народа! Это душа Колчака, которого утопили в Ангаре!