Эдуард Байков - Фантасофия. Выпуск 4. Шпионский триллер

Вливаясь в «светлые ряды» цеховиков, комсорг Алик (так тогда звали его почему-то друзья) чувствовал ледяной ком и сладковатый привкус страха, бьющие под дых. Сколько веревочке не виться… Но обратной дороги не было.

Постепенно слащавая гниль в горле прошла, организм полностью переключился на адреналиновый режим, окреп и закалился в мире Фобоса. Но все хуже становились отношения с женой Светланой, «принцессой бензоколонок» далекой автономии, никогда не понимавшей мужа.

— Откуда у тебя снова деньги?! — зловещим, свистящим шепотом спрашивала она. — Тебя посадят, Алик! Зачем я послушала отца, зачем вышла за тебя?!.. Господи, ты же сломал мне жизнь! Ты же банальный рвач, мелкий жулик! Ты карманник из трамвая, Алик! Долбанный комсомолец!

Если он задерживался на работе — начиналась другая песня:

— А-аа!.. В сауну сходили?! Поздравляю! Кого обрюхатил там?! Вашу тренершу из спортивного отдела?! Молодец, секс-герой! Живот только втяни, а то брюхо тебя портит… Господи, как же я несчастна с тобой… Ну почему у Ляли муж археолог, почему они живут, как люди, почему именно мне досталось это животное без сердца?!

Светлана не любила труд — она была принципиальной нахлебницей — но все же советского образца. Не желая работать, она, тем не менее, согласна была довольствоваться малым, жить только на зарплату. Верхом ужаса в её ночных кошмарах был арест приворовывающего мужа и несмываемый позор. К тому же домашнее безделье приучило Свету к мысли об изменах мужа, о его донжуанских похождениях. Сама себя накручивая, она творчески и с фантазией, как писатели-взяткодатели на работе Алика, варьировала тему его бесчисленных измен и издевательств над её чувствами.

Алик Мезенцов был несчастлив среди коллег, в семье (хотя сына Мирона все же очень любил) и в мыслях. Но он был удачлив в делах, в теневой коммерции и счастлив в друзьях. Алан Голубцов и Лека (Олег) Горелов шли с ним с самого детства, от школьной парты, не бросая его, защищая, если придется. Алан любил белые атласные галстуки, которые в сочетании с черными импортными рубашками и искристыми кримпленовыми костюмами (тогда это было модно) покоряли сердца всех «мочалок» округи. Темные итальянские очки с вензелем лихим всадником сидели на его массивном армянском носу, чутком, трепещущем ноздрями, вполне годном на роль в одноименной повести Гоголя.

Алан считал Свету сукой и ненавидел её.

Лека Горелов пошел после института в КГБ и долго заманивал к себе туда отнекивавшегося Алика. Алик выпрыгнул из этой «колесницы возмездия», где громыхали когда-то его отец, мать и дед, где для Алика имелись хорошие завязки и были открыты все пути (в пределах, ясен перец, разумного!). Лека казался полной противоположностью знойному южанину Голубцову. Истинный ариец, нордический тип — пшеничные волосы, голубые глаза, прямая римская переносица, волевой подбородок, накаченное мускулистое тело — если не Геракла, то уж точно Аполлона античности. «Красив, как бог!» — ахали однокурсницы.

— Как идол! — всякий раз ревниво поправлял их Алик.

Мезенцов в их компании являл собой средний тип. Стертый, тусклый, неопределенной внешности, как старая монета, он оказался лишенным южной страсти, горячей крови Алана, и северной статности, хладнокровной уверенности в себе Леки. Он был рыхловат, немного безлик, его трудно запоминали в лицо — некая среднестатистическая внешность, маска толпы, фоторобот обыденности. Если что и выделяло Алика — удивительная бесцветность глаз, пустых, почти как бельма. Да, у них с Лекой вроде бы один цвет радужки — голубой, но у Леки он насыщенный, васильковый, острый, а Алик довольствуется блекло-вареным, почти белесым оттенком.

Это с неприязнью отмечали девушки. Алан подарил Алику одни из своих итальянских солнцезащитных очков, но Алик не мог себе позволить роскоши их носить: если свободный (хоть и вербованный разведкой) работник Союза писателей одевался как стиляга в обыденном порядке, то партиец, номенклатурный кадр Мезенцов быстро бы попал на прицел партконтроля.

Поэтому Мезенцов нашел выход в виде дымчатых очков, не совсем, но все же скрадывавших его неприятное свойство смотреть рыбьим взглядом. К тому же диссертация подпортила зрение, и без очков (хоть бы и не дымчатых) было уже не обойтись.

Тот летний дождь пришел как раз после защиты кандидатской. Документы отправились в ВАК СССР, а троица друзей — поразвлечься после пятичасового томления в институтской аудитории. Они были на машинах — Алан на «Волге» (гонорар с книги-фотоальбома «Это и есть советская жизнь»), Лека на видавшем виды «москвиче» родителей, Алик — на «Жигулях-копейке», недавно приобретенных на имя жены. Они могли бы считаться «золотой молодежью» 70-х, если бы не витал в воздухе столь отчетливо запах увядания молодости, если бы не уколы геморроя, вымывание залысин и ветер грустной зрелости, навеки хоронящей память шаловливого детства.