Михаил Нестеров - Оперативное вторжение

— Чем вы руководствовались, склонив старшего лейтенанта Родкевича к нарушению инструкций конвойной службы? С какой целью вы прибыли в Но-воград? Какие вопросы вы задавали Ильину? Это ваш диктофон? Что записано на пленке?

На пленке была записана тишина.

Москва, месяц спустя

Полковник Артемов уже начал потихоньку собирать свои вещи. Нашел то, что считал давно потерянным. Например, очки в мягком футляре — они оказались в дальнем углу сейфа, расческу, которая умещалась в нагрудный карман и долгое время была для Михаила Васильевича чуть ли не талисманом.

— Не торопитесь, шеф, — зудела над ухом секретарша, — все еще только начинается.

— Вот это ты меня успокоила! Обнадежила. Я-то думал, что все идет к концу...

К логическому концу — хотелось верить. Вот завтра снова на допрос. И послезавтра наверняка. Не может же так продолжаться вечно!

Если ему и суждено покинуть стены «Аквариума», то не с самым плохим настроением. Сегодня в сводках появилась срочная информация, касающаяся генерал-полковника Кудряшова. В общем, произошло событие, о котором Артемов не мечтал, может быть, но втайне надеялся, что оно рано или поздно случится. У генерала был беспроигрышный вариант — смахнуть промахи в работе на осужденных десантников, что он с успехом и проделал. А что же полковник Артемов? Он предостерегал бойцов от ошибок, за каждым его словом стояли десятки жизней. Но он не мог представить простой вещи, что каждое его слово будет буквально использовано против него. Ума не хватило.

Люди третьего сорта. С соответствующим клеймом на лбу. Что бы они ни совершили хорошего, так и останутся изгоями.

Вообще операцию по освобождению заложников назвали самой успешной в истории террора. Журнал «Фигаро» снизошел до дефиниции «блестящая». «Шпигель» назвал генерал-полковника Кудряшова «Суворовым современности»: «В том, что спецоперация прошла в рекордно короткие сроки и с минимальным количеством жертв, есть личная заслуга замминистра внутренних дел России Кудряшова». А как облизывали генерала государственные телеканалы и пресса — лучше не вспоминать.

Да, правду говорят: даже самый великий человек не стоит ничего без прессы.

Роман Семенович, надо отдать ему должное, после пресс-конференции согласился всего лишь на одно интервью центральному телеканалу. Ни в газетах, ни по радио он ни разу не засветился. И вот только сегодня его имя снова прогремело на всю страну и ее окрестности. «Ну что ж, поздравляю», — коротко прокомментировал сообщение Михаил Артемов. И только после этого его сердце вдруг бешено заколотилось... Оно запоздало с реакцией.

Вчера после очередного допроса, который проходил в Генпрокуратуре, Михаил Васильевич встретил человека, увидеть которого уже не надеялся. Озабоченный невеселыми думами после двухчасового разговора со следователями прокуратуры, полковник сел в свою «четверку» и завел двигатель. С места тронулся рывком, как начинающий: его напугали громадные и круглые глаза в панорамном зеркальце. Он не воскликнул: «Коля, ты жив! Как ты, Коля, себя чувствуешь!» Он сказал:

— У меня ж машина на сигнализации стояла...

Чила в ответ подмигнул:

— Мне теперь любая сигнализация до балды: плохо слышу. Контузия. Поехали, Михаил Васильевич. На Большой Дмитровке толкового разговора не получится. — Когда полковник тронул свою «четверку» во второй раз и снова рывком, Николай спросил: — И нравится тебе ездить на этом ведре с болтами и гайками? Хочешь, я...

— Нет, не хочу! — живо запротестовал Артемов. Хотя недавно остро позавидовал незнакомому штабисту, приехавшему на работу на роскошном «Опеле Астра».

С Большой Дмитровки полковник повернул на Страстной бульвар, оттуда — на Петровку.

— Куда ехать, Коля?

— Давай к Сандунам, — сориентировался Чила, — все равно в ту сторону едешь.

Артемов кивнул. Поймав в зеркале глаза попутчика, спросил:

— Как ты узнал, где меня можно найти?

— Громкость прибавь.

— Я спрашиваю, как узнал, где я?

— А-а. Большие пацаны подсказали.

— Ты по делу или так просто, поздороваться?

— Просто поздороваться.

Чила прикурил и опустил стекло со своей стороны. Несколько раз глубоко затянулся, словно настраивался на разговор. Как месяц назад. И с тем же человеком. И тема была схожей. Нет, она стала шире, много шире. Как и тогда, Чилу душили откровения, до посинения, до слез в глазах.