Олег Приходько - Оборотень

Но ведь он же не сделал этого, не продал душу дьяволу в начале пути!

— А я — нет, увольте, — вздохнул болящий. — Язва разыгралась, показано лечебное голодание.

Красавица Шарон Тейт не разочаровала Акинфиева. Он с интересом смотрел на нее в роли женщины, зачавшей от дьявола младенца-Сатану. В кино Акинфиев не был, наверное, со времен «Бродяги» и «Весны на Заречной улице», таких фильмов и вовсе никогда не смотрел. Словно в детстве на «Тарзане» или «Индийской гробнице», он, затаив дыхание, следил за сатанинскими страстями и никак не мог себе представить, что такое существует буквально под боком и что у русских тоже есть свои порочные «богородицы» Розмари.

К концу первого фильма появился Рыбаков, тихонько сел возле окна и уставился на экран. Акинфиев несколько раз косился в его сторону. Ему казалось, что опер, в задачу которого входила разработка Кныха, уснул, но, присмотревшись, старик вдруг увидел, что глаза Рыбакова открыты, а руки неподвижно покоятся на коленях. Эффектная ли женщина, сюжет или сатанинские обряды всецело поглотили его, а может быть, он думал о чем-то своем или действительно спал с открытыми глазами, но за пятнадцать оставшихся минут старлей не шелохнулся ни разу. «Да, чужая душа — потемки, — подумал о нем Акинфиев. — Решительный, жестокий, а вот поди ж ты — и переживать может!»

Еще он подумал о том, что никогда не видел Рыбакова смеющимся, и даже улыбка редко озаряла лицо опера. Не по летам замкнутый, нелюдимый старлей тоже, видимо, неспроста пришел служить в милицию. От бесстрашного муровца и раньше веяло «дьявольской» силой.

«Выросший ребенок Розмари!» — метко охарактеризовал его Акинфиев под впечатлением фильма. Микроскоп переставил кассету.

После «Гонок с дьяволом» Акинфиев был уже не так уверен в том, что «сатанинская» версия несостоятельна. В этой картине сатанисты гнались за двумя супружескими парами, ставшими свидетелями акта жертвоприношения.

«Жертвоприношение», — записал Акинфиев в блокноте. Авдышев… Конокрадов… Черепанов… Что, если все-таки сатанисты принесли их в жертву своему ненасытному покровителю? А фотография актрисы была предупреждением… не им, а тем, кто пойдет по следам убийств: «Сатана есть! Мы существуем!»?.. Не случайно ведь во всех трех убийствах преступник не оставил следов. Видать, долго готовился, чтобы все выглядело так, словно и впрямь его жертвы прикончила какая-то нечисть. Следы оставляет человек, Сатана следов не оставляет!..

Все строилось в соответствии с логикой серийного убийцы. За исключением одного: жертвоприношения подразумевали ритуал. Но и этому Акинфиев видел объяснение: а если не сатанисты, а сатанист? Псих-одиночка, маньяк?..

Тогда следовало ожидать новых убийств, но при этом не сидеть сложа руки. Найти, найти как можно быстрее! Найти и остановить: безнаказанность для маньяка сродни наркотику.

О том, что ждет его самого, если изловить убийцу не удастся, Акинфиев уже не думал.

«Маньяк! — записал он в блокноте и пометил: — Выготская А.К. Подготовить материалы по привлечению к участию в производстве по версии «666» в кач. специалиста».

Фильмы Полански и те размышления, которые они породили, привели Акинфиева к решению: версии не отметать, продолжить ее разработку вкупе с остальными.

Ресторан «Сарагоса» стоял на высоком берегу Москвы-реки в зарослях деревьев и с трассы виден не был. Лишь метрах в трехстах стоял неприметный указатель с названием заведения. Фасад освещала неоновая реклама. Витражные окна первого этажа были плотно зашторены, на втором мелькали тени поздних посетителей.

Не доехав ста метров до охраняемой платной стоянки, Рыбаков припарковал машину в неосвещенном месте, погасил фары. Шумная компания вывалила из парадной двери, отвлекла внимание дюжих охранников. Внизу гремела музыка. Пела Люба Успенская, «живьем» или в записи — оставалось только догадываться:

«У меня бы ты заговорила», — подумал «мусор» Рыбаков, запирая «Жигули».

В карманах у него было восемьдесят пять тысяч рублей и шестнадцать патронов в двух обоймах. Денег вполне хватало чтобы выпить в баре чего-нибудь безалкогольного. Сам пистолет он сунул за ремень брюк сзади и теперь спиной ощущал прикосновение холодного металла.

— У нас закрыто, — грубовато ответил из-за стеклянной двери швейцар, немолодой уже человек со шкиперской бородкой, одетый во что-то вроде мундира опереточного генерала. Было ясно, что выполняет он здесь функцию декоративно-прикладную и права голоса не имеет.