Олег Приходько - Оборотень

— Да… проездом, — тряхнув головой, ответил гость. — Как же это, а? Отчего?

Зоя Андреевна ничего не ответила, достала из серванта две стопки, протерла их фартуком и села напротив.

— Сгорел Артуша. Уснул, а газ забыл выключить. Так полыхнуло — кто теперь разберет.

Приятель покойного уловил ее взгляд, направленный на бутылку, отвинтил пробку и разлил водку в стаканы.

— Пьяный? — робко поинтересовался он.

— Может, и пьяный. Врач говорил, наркотик в крови обнаружили. Меня рядом не было, никого не было. Он жениться собрался, квартиру купил. И пожить-то в ней не успел.

Гость взял стакан и уставился в пол.

— Кололся, значит? — задал он довольно бестактный вопрос.

Зоя Андреевна промолчала, снова вздохнула и выпила мелкими глотками.

— Адрес вам Артуша дал? — спросила она.

— Он. В гости звал, да я все никак не доезжал до ваших краев. Пять лет прошло, покамест доехал. — Прапорщик залпом осушил стакан, шумно выдохнул и посмотрел на портрет. — Земля тебе пухом, братан…

Выпитое немного сняло напряжение, оживило разговор. Зоя Андреевна поведала о стерве-снохе, о квартирной тяжбе, о том, как работал Артур, мотался по заграницам, сколачивая капитал.

— «Порше» купил старенький, отремонтировал. Рад был до невозможности. Только поездил на нем всего ничего.

— Схоронили-то где, далеко? — спросил Салов.

— Да нет, рядом, на кладбище. Там его дед и бабка похоронены. Хотите сходить?

Гость кивнул, завинтил пробку и сунул наполовину опорожненную бутылку в глубокий карман шинели. Женщина накинула пуховый платок, надела старенькое пальтецо на рыбьем меху.

— Букетик этот снесу, не возражаете? — спросила она. Шли по морозцу, потрескивал первый ледок на лужицах под ногами. Зоя Андреевна рассказала, как завели уголовное дело, как друзей-товарищей Артуши по бизнесу таскали на допросы «в это, как его… ну, раньше ОБХСС называлось», все домогались, не убийство ли, нет ли у него долгов.

— Всю бухгалтерию перетряхнули, верите? Следователи из милиции, а после из прокуратуры трижды наведывались. Артур мирно, славно жил, чтоб убивать — нет, таких врагов у него отродясь не было. Да и самому руки на себя накладывать — зачем? Квартира, машина, ребенок должен родиться. Заподозрили рэкет, но доказать ничего не смогли, закрыли дело, слава Богу. Какая ему-то разница?.. Да и мне тоже.

— Может, все-таки убили? — предположил Салов. — С чего ему было газ открывать?

— Говорю же, не в себе был. Большую дозу уколол. После, на обыске, и шприц нашли в шкафу. Следователь забрал вместе с документами и фотографией.

— Какой фотографией? — не понял прапорщик.

— Так, крали какой-то. Может, было у него чего с ней, он мне не рассказывал. Нинка эту фотку когда увидела, аж губу прокусила. Красивая дамочка такая, молоденькая.

— Выяснили, кто она?

— Да кто ж там будет выяснять. Альбомы следователь из прокуратуры просматривал, вещи его, книжки перелистывал, какие были в доме. Все искал, искал.

— Что искал-то?

— А я знаю?.. Все больше с Нинкой говорил. У меня о каком-то Авдышеве спрашивал, не заходил ли, не служили ли вместе. Вы такого не знаете?

— Кого? — переспросил парень.

— Авдышева… Вроде Виктором зовут. Ну да, Виктор Степанович. Следователь меня о нем раза три спрашивал, старый блокнот Артура из комода конфисковал. Только ни в альбоме, ни в блокноте ничего не нашел. А все равно забрал, потом, правда, прислал милиционера, все вернули, кроме шприца.

— Нет, — покачал головой прапорщик, — не припоминаю. А потом, мы ведь с ним как — первое время только, в учебке. Переписывались, да я писем не храню. Кабы знать, что так случится, так, может, и сохранил бы — на память.

Они вошли на огороженную территорию кладбища — неприглядного, частью разрытого на пустыре, частью поросшего скудным кустарником да голыми ивами. Только неподалеку от могилы Артура покачивалась на ветру синевато-пепельная ель.

Остановились у свеженасыпанного холмика с воткнутой в изголовье тумбой. На жестяной дощечке значилось:

Конокрадов

Артур Алексеевич

1973-1996

От несложной арифметической задачки по вычитанию первого числа из последнего делалось особенно грустно.

— К весне, может, памятник какой-никакой сообразим, — смахнув воображаемую слезу, сказала мать. Ветер унес ее слова.

— А… стакан-то забыли, — словно удивившись, глянул на нее прапорщик.

Выпили поочередно из горлышка, в два приема — сперва женщина, потом парень. Постояли немного, прибрали размокшие под дождями бумажные венки. Больше говорить было не о чем.