Олег Приходько - Оборотень

«Ловушка, — решил Рыбаков к трем часам ночи, проводив взглядом „Мерседес“ муниципальной милиции. — Ловушка. Не для братвы Кныха, а для кого?..»

Он еще и еще раз переворошил в памяти — цепкой, сильной памяти человека двадцати семи лет, живущего в постоянном напряжении — все слова, сказанные Источником на кладбище, и снова споткнулся о неосторожную реплику: «Он меня в Калуге чекистам сдал». Об Опанасе Рыбакову было известно все, в том числе и о его калужских «гастролях». Никогда дела налетчика госбезопасность не раскручивала, так что, если он с испугу не оговорился, картина рисовалась очень даже определенная.

«Че-кис-там сдал… — полушепотом произнес Рыбаков, чувствуя, как между лопатками струится холодный пот. — То-то ты, падаль, разъерепенился: „Бери! Веди! Браслеты надевай!“

Вот, значит, в какие игры играть надумал, вот откуда ты такой шустрик — средь бела дня в ватнике по Москве рассекать! Гэбэшную крышу построил, так ведь?.. Они тебя, значит, отмывают, а заодно и Кныха взяли под колпак. Вот почему и ты, и Кных без мыла из любых захватов выскальзывали! Я теперь, выходит, у наследников «железного Феликса» под сапогами путаюсь, угрожая тебе компроматом?..»

Двадцатитрехлетнего Кныха явно перекупили и теперь прикрывали. Кто именно — Рыбаков не знал, но догадывался, что участие самого старика в деле поимки банды нежелательно. А налет на супермаркет если и состоится, то только затем, чтобы повести мента за собой, выманить на Алтуфьевское шоссе, а там расстрелять в заварухе, из которой Кных — как пить дать! — снова выскользнет.

К пяти утра старлей так устал, что ему показалось, будто вся эта заваруха — лишь дурной сон. Но все равно до девяти, когда открывался супермаркет, он решил никуда не двигаться. Упустить шанс выскочить на Кныха, даже если он единственный из тысячи, было бы преступлением.

До рассвета, то есть до семи с четвертью, Рыбаков вслед за патрульными машинами еще четыре раза объехал квартал и один раз обошел его пешком. Дважды по маршруту прошла черная «Волга»; в двух машинах сидели водители, в одном «мерсе» уютно пристроилась на ночь парочка — изредка в темном салоне вспыхивали огоньки сигарет. У кого под «крышей» числился супермаркет, Рыбакову узнать не удалось, и что в нем, собственно, имелось такое, что стоило подобного риска, тоже.

Ночь можно было считать потерянной, вычеркнутой из жизни, но прощать ее Опанасу ох как не хотелось, и с открытием магазина Рыбаков отчалил, взял курс на Староникольскую, где, по последним данным, обретался Источник.

«Сейчас мы с тобой сговоримся или расстанемся, — приговаривал старлей, обгоняя редкие утренние машины. — Сейчас выведешь меня на братву и на Кныха, или я тебя — на чистую воду!»

На посту у Кольцевой дороги инспектор ГАИ остановил вишневые «Жигули», потребовал документы. Несколько патрульных с автоматами останавливали всех или почти всех — по нынешним временам явление обычное. Муровское удостоверение с работающей рацией произвели должное впечатление.

— Что стряслось, капитан? — поинтересовался Рыбаков.

— Супермаркет на Красной Пресне. Дерзкий налет, шесть трупов. Наших вроде двое.

— Когда?

— Час тому назад. «Татра» с фургоном, «ДАФ» с автоматчиками в масках, три машины сопровождения. Двинули туда СОБР, а они как в песок просочились, — козырнул гаишник и поспешил к нарядному «КамАЗу» с расцвеченным рекламой крытым прицепом.

«Влип Опанас! — первым делом подумал старлей. — Влип! Дали „дезу“, неточный адресок предстоящего налета. Не иначе — выпасли, пронюхали стукача».

Он проскочил развязку, вырулил на крайнюю левую полосу скоростной трассы и взял курс на Красногорск, рискуя проскочить указатель. «Уж не сам ли Опанас в налете участвовал? — размышлял опер. — Да какое там „участвовал“! Он, поди, его и организовал. А говорил, что умыт и на сходняк не собирается… Ну, гусь! Алиби себе обеспечил? Думает, я за ним наблюдение установил? Делать мне больше нечего!..»

Но все эти версии отлетели, как испуганная стая ворон с колокольни, едва Рыбаков переступил порог добротного двухэтажного дома, где квартировал Опанас в ноябре. За Источником водилась привычка менять хазу по двенадцати раз в году.

— Звонили ему, часа в четыре утра. Полдома перебудили. Надо же — об это время! — ворчливо доложила хозяйка, рассмотрев милицейское удостоверение Рыбакова. — Старик мой так и не уснул, до утра ворочался.

— И что, ваш жилец сразу ушел? — спросил опер.