Кирилл Максимов - Тертый калач

– Тут это… Такое дело…

– Какое такое? Кстати, привет, Ксюша.

– Да. Привет, извини за опоздание, послали грядку полоть. – Ксения наконец отдышалась и рассказала опешившей Маше о последних новостях. А они не радовали. Как оказалось, несколько дней назад рестравраторам запретили проводить любые работы в монастырских подземельях, тогда же и опечатали вход. Кто запретил? Распоряжение местной администрации, причем не только по этому монастырю. Когда ученые попробовали возмутиться, им показали бумагу, по которой все выходы, имеющие связь с московскими подземельями, закрыты. На какой период, неизвестно. Официальная формулировка: «до особого распоряжения». Вот и все.

– Ты-то сама как думаешь – как гм… специалист?

– Я б эти подземелья вовсе засыпала, – сурово сказала Ксения. – Но как специалист, если можно так выразиться, скажу. Они чего-то очень боятся. Или что-то затевают. Ведь что такое московские подземелья? Это многоуровневая система, пронизывающая и охватывающая весь старый город. По ней любой мало-мальски грамотный дурак может незаметно попасть… да хоть в Кремль, сделать что угодно и так же незаметно скрыться. Смекаешь?

– Да уж… Есть над чем подумать. – Маша задумчиво сорвала травинку у ворот и накрутила на палец. – Спасибо тебе за все. До встречи.

– Звони, если что… – Ксения развернулась и резво припустила к брошенным монастырским грядкам.

* * *

– Здравствуйте. – Князев, подслеповато щурясь от резкого перехода между тусклым освещением коридора и еще более скудным светом, еле сочащимся из маленького узкого оконца под потолком камеры, пытался разглядеть нового соседа.

– Мое почтение. – Сокамерник достал из кармана пачку сигарет и закурил. Это был крепко потрепанный жизнью мужчина, которому с равной долей вероятности могло быть и 35, и все 50 лет. Большая голова, маленький рост, на лице больше всего выделялся кривой мясистый нос. Рыбьи глаза изучающе разглядывали Князева. – Будем знакомиться. Я Валера.

– Богдан, – представился Князев.

– Вот, располагайся, – кивнул сокамерник на свободную койку.

Князев сел на койку. Некоторое время оба молчали.

– За что закрыли тебя? – наконец спросил Валера.

– Да, в общем-то, ни за что.

– Ага, конечно. Все мы тут ни за что сидим, – ухмыльнулся сокамерник, после чего поднялся и посмотрел на зарешеченное окно. – Эх, Богдан, погодка стоит просто замечательная! Вот бы на речку, с удочкой, парой хороших друзей – и на всю ночь. Соскучился я по беседам задушевным… А ты?

Князеву меньше всего хотелось сейчас откровенничать с незнакомцем, но и грубить в ответ на приторную вежливость нового соседа было «не по понятиям».

– Рыбалка – это дело, – ответил он общей фразой.

– Да уж. Рыбалка – это свобода. А мне, веришь, земляк, даже порыбачить не с кем. Я на зоне 20 лет оттрубил, и знаешь, за что? За убийство. Друга моего лучшего. Его, как тебя, Богданом звали. Росли вместе, вместе работать пошли. Одну и ту же бабу полюбили… Ой, не могу вспоминать – сердце колет. – Мужчина картинно схватился рукой за грудь.

Дальше шел путаный и жалостливый рассказ, в течение которого Богдан пытался осмыслить ситуацию, в которой так неожиданно оказался, и понять, как себя вести с этим странным типом. А тот не умолкал:

– Я ж его, как брата, даже больше… А они… Нож, видите ли, мой. Но я до сих пор держусь – грех брать не хочу. Восемнадцать лет мурыжат меня, притесняют… Слышь, земляк, чует мое сердце, и ты тут за дружбу сидишь?

– Есть немного, – коротко сказал Богдан.

– Что, тоже из-за любви или по делу? – спросил Валера.

– По делу, – меньше всего Богдану хотелось сейчас разговаривать с незнакомцем о своих делах. Тем более что тот мог оказаться подсадной уткой. Однако Князев решил подыграть своему соседу, сделать вид разотровенничавшегося новичка.

– Это еще хуже, брат. – Валера сокрушенно помотал бритой головой. – Плохо, если баба дорогу перешла и в горячке друга замочил. А если из-за денег или делового интересу – во сто раз хуже. Грех, грех большой. Не отмолишь.

– Нечего мне замаливать. Я никого не убивал. Мы вместе над делом работали, он раскопал чего-то, вот его и прибрали. А меня подставить теперь хотят.

– А друг? – Валера испытующе смотрел на Князева.

– Чего – друг?

– Раскопал чего, друг твой, он же должен был сказать перед смертью? – Князева несколько удивила и отрезвила такая настойчивость.

– Да какая теперь разница, чего раскопал. Что узнал – в могилу унес.