Пётр Африкантов - Дарунино поле, или Сказ о том, как саратовский калач испекли

Над Саратовом обеденный покой. Ни ветерка, ни голоса, ни полёта птицы. Старая развесистая ива укрыла от посторонних глаз группу мальчишек с прилегающих улиц. Тихо. Мальчишки, в разных позах, разместились под ивой; кто-то сидит на трухлявых пнях, кто-то шепчется с соседом. Один прислонился к стволу и улыбается с закрытыми глазами. Чему улыбается, бог весть. Что их ждёт сегодня? Возможно, кто-то удачно стянет кошелёк у приезжего купца, кто-то – крендель у зазевавшейся торговки, а кто-то сбегает посыльным в затон и за это получит честно заработанные копейки. Будут и те, кому не повезёт, кого поймают на воровстве и изрядно поколотят. У каждого из этих уличных бродяжек судьба сегодня сложится по-разному.

– Эй! Дружаны! Хорош нежится. Слухай сюда. – Проговорил высокий рябой мальчишка. Все повернули головы в его сторону. – Сегодня мы сделаем скачок, то есть совершим ограбление филипповской булочной. – Мальчишки сразу загалдели. – Ша! галдёж, босота… – остановил возникший шум Шмоня. – Слухать и не перебивать. Вопросы задавать по существу.

Шмоня – предводитель мелкой саратовской детской воровской шайки. Воришки – в основном, малолетки, из неблагополучных семей. Шмоня заметно старше других и является непререкаемым авторитетом. Заросли ивняка и сирени, в которых проходит собрание – есть штаб команды.

«А нас там не сцапают?»– спросил кто-то.

– Не сцапают, если всё хорошо продумать, – ответил Шмоня.

– Я видел, как рано утром к Филипповке подкатила красноколёсая Шмидтовская пролётка с крупчатником. К нему сел, по дорожному одетый, кондитер из хлебопечки и они укатили в сторону Соколовой горы. – Проговорил всезнающий Петька Шмыга.

– Эта информация не к месту, – заметил Шмоня. – Укатили и укатили. Гусиное перо им в зад. Нам какое дело до того, куда крупчатник с кондитером поехали. Мы у них что, разрешение на ограбление должны взять, а они раз и уехали, не подписав с нами бумаги…

Кто-то прыснул со смеха, а потом смех овладел всем собранием, разом прогнав царствующий здесь недавно покой и обеденную негу.

– И так, – продолжал Шмоня, – Ты, Санёк, делаешь отвлекающий маневр. Маневр должен быть таким, чтоб все рты раскрыли, понял? – обратился он к мальчишке лет одиннадцати с гармошкой на коленях.

– Сделаем! – ухмыльнулся Санёк и звякнул колокольчиком гармошки.

– Можно без этих твоих шуток, – осклабился предводитель.

– Можно. Только гармошка тоже подтверждает.

– Ты, Капрал, – обратился Шмоня к рыжему, веснушчатому мальчишке, – как мы с тобой обговаривали, сделаешь выпад. И чтоб руки, как в прошлый раз не дрожали… Понял?

– Так они дрожали тогда не от страха, а от того, что мы перед этим какой-то дряни с Кренделем накурились. Правда, Крендель!?

– Было дело, – выкрикнул сиплым голосом мальчишка с прозвищем «Крендель».

– Всё! Ша! Растявкались.– Приструнил мальчишек Шмоня. Остальные подыгрывают толпе известными способами. И чтоб всё было натурально… А теперь разбежались.

* * *

А жаль, что мальчишки из команды Шмони не обратили внимания на отъезд красноколёсой пролётки. Это был, так сказать, исторический момент в жизни Саратова, который не был зафиксирован и описан ни одним историком губернии. А надо было зафиксировать. Теперь же, когда команда Шмони готова что-то украсть из булочной, красноколёсая пролётка уже пылит по просёлочной дороге на севере Саратовской губернии. Две пегие лошади легко тянут четырёхколёсный экипаж с откинутым назад кожаным верхом. В пролётке покачиваются на рессорах двое средних лет мужчин. Один из них, что поплотнее и пониже, в кепке, сшитой на немецкий фасон – крупчатник с мельницы Шмидтов, Христофор Петрович Бушман, а рядом с ним сидит саратовский кондитер, заместитель управляющего хлебопекарным производством Дмитрия Ивановича Филиппова в Саратове и по совместительству главный кондитер пекарни – Вертягин Афанасий Матвеич. Мужчины знают друг друга не первый год и относятся друг к другу доверительно.

– Всё вдовствуешь? – спросил Христофор Петрович Афанасия Матвеича.

– Куда ж деваться… Отошла моя Клавдюшка в сыру землю не вовремя.

– Н-да… Господни пути неисповедимы. – Ответил крупчатник. – Женится-то, не надумал?

– Других, на месте моей Клавдюши, представить не могу.

Помолчали.

– А, что? – спрашивает Христофор Петрович. – Поделился бы, Афанасий Матвеич, своими задумками.