Максим Шахов - Игрушка из Хиросимы

— Кто здесь? — грозно спросил он, держа на изготовку ружье.

Бондарев выступил вперед, улыбаясь как можно дружелюбнее. Однако Наши легко обставил его в улыбчивом искусстве. Если бы японец улыбнулся хоть на миллиметр шире, у него попросту отвалилась бы верхняя часть головы.

— Гуд найт, — поздоровался майор. — Я — мистер Железняк. Помнишь меня? Мне нужно повидаться с миссис Такахито. Срочно. Разбудишь ее?

— Нет, — ответил Наши. — Не получится. Она не спит.

Собственное остроумие рассмешило здоровяка до такой степени, что он едва не выронил свою двустволку, но тут же заставил себя принять строгий вид.

— Выйдите на свет, мистер Железняк. Я хочу убедиться, что вы — это вы.

— Я — это я, — подтвердил Бондарев, приблизившись к крыльцу.

Наши учтиво поклонился и отступил в сторону, пропуская гостя в дом, как будто не видел ничего экстраординарного в том, что какой-то русский повеса навещает его госпожу в пять часов утра.

Мизуки сидела у камина в гостиной на первом этаже, когда Наши завел туда Бондарева. Ее лицо осунулось от недосыпания, под глазами легли голубоватые тени. Она встала и выпрямилась в своем черном кимоно, надменная, как принцесса. Ее руки были сложены под грудью, подбородок вздернут вверх. Поза, не приличествующая смиренной уроженке Страны восходящего солнца.

— Надо полагать, — произнесла она надменно, — ты пришел, чтобы умереть в моем доме?

Бондарев машинально оглянулся, ожидая увидеть за спиной улыбающегося Наши с удавкой или кинжалом. Позади никого не было. Снова посмотрел на Мизуки и спросил:

— Почему ты решила, что я собираюсь умереть?

— Врачи сказали, если ты не продолжишь лечение, твои почки откажут, и тогда тебе конец. — Глаза японки засверкали от выступивших слез. Или от гнева.

— Ты расстроилась, что я ушел из больницы?

— Расстроилась? — переспросила Мизуки. — Слишком мягко сказано.

— Когда ты услышишь, что мне удалось разузнать, ты поймешь, что дело того стоило.

— Сначала послушай, что удалось разузнать мне, — сказала она Бондареву, который, не дожидаясь приглашения, развалился в кресле. — Может быть, это заставит тебя бросить свои мальчишеские выходки.

— Говори.

— Доктор утверждает, что, если ты не вернешься в больницу в ближайшее время, ты до конца жизни останешься инвалидом.

— О, мне это часто говорили, — усмехнулся Бондарев. — Что я умру молодым, что я стану калекой. Но, как видишь, я сижу перед тобой, почти целый и невредимый. Что касается твоего доктора, то он просто хочет заполучить пациента, содержание которого в больнице обходится… Сколько ты за меня заплатила?

— Тебя это не касается, — отвела взгляд Мизуки.

— Значит, много, — кивнул Бондарев. — А доктору хочется еще и еще. — Он указал на кресло напротив себя. — Ладно, я тебя выслушал, теперь садись и слушай меня.

Она подчинилась, по-прежнему сохраняя независимую позу: спина прямая, руки переплетены на груди, голова высоко поднята. По мере того как Бондарев говорил, выражение ее лица становилось все менее самоуверенным.

Он рассказал, как Хозяева вычислили отель, из которого он звонил в Токио, как он обратился за помощью к Кйоко, как она попыталась убить его. На закуску Бондарев приберег сообщение о том, что управляющий Хато Харакумо является предводителем террористов.

Спина Мизуки согнулась, голова поникла, руки безвольно упали на колени, а потом прижались к щекам. Как и Кйоко, припертая к стенке, ее хозяйка не придумала ничего лучше, чем расплакаться. Бондарев ждал, пока она перестанет всхлипывать. Ему хотелось подойти к ней, обнять и утешить, но он знал, что делать этого нельзя. Или он дожмет японку, или она будет темнить и хитрить, как прежде.

— Лучше бы ты оставался в больнице! — прорыдала она, не отрывая ладони от лица. — Лучше бы ты улетел домой! Теперь, когда ты знаешь предводителя Хозяев, они отыщут тебя в любом конце света. А моя жизнь теперь не стоит ни сены.

— Сена — это мелкая монета? — уточнил Бондарев.

— Да! — выкрикнула Мизуки. — Да!

— Судя по тому, что я видел, ты и сама не слишком себя ценишь.

— Неправда!

— Правда. Позволила отодвинуть себя на задний план, сидишь тут под домашним арестом. У тебя забрали компанию, а ты улыбаешься тем, кто это сделал, и покрываешь их. Выходит, ты соучастница террористов.

— То, что ты говоришь, жестоко!

— Правда часто бывает жестокой, — кивнул Бондарев. — Несмотря на это, мы оба в ней нуждаемся. Во всяком случае, я. Попробуй, скажи мне правду. Не думаю, что от этого тебе станет хуже, чем сейчас.