Андрей Воронин - Беспокойный

Полагая, что планирует простые повседневные дела, Борис Иванович на самом деле опять лелеял благие намерения – те самые, которыми вымощена дорога в ад. По пути к Казакову он остановился возле продуктового магазина и нахватал всего, что подвернулось под руку, лишь бы содержало побольше калорий – желательно мяса – и не требовало долгого приготовления. Получился весьма увесистый пакет; около винных полок Рублев с минуту поколебался, но потом решил обойтись без выпивки, которая для Казакова, судя по его упорному нежеланию подходить к телефону, обещала стать явно лишней. Да и ему самому, пожалуй, не стоило искушать судьбу, средь бела дня разъезжая по Москве в не совсем трезвом виде.

Лифт оказался занят. Судя по звукам, доносившимся из шахты, в нем кто-то спускался. Борис Иванович немного подождал, и вскоре двойные створки разъехались в стороны с характерным скользящим громыханием. Из тускло освещенной кабины почти вывалился низкорослый чернявый гражданин откровенно среднеазиатской наружности в заляпанном строительными смесями и краской оранжевом рабочем комбинезоне. Крепко и бережно, как ребенка, прижимая к груди, он держал в объятиях старый надтреснутый унитаз. Рублев посторонился, давая ему пройти, и гастарбайтер двинулся на выход, для равновесия откидываясь всем корпусом назад и вполголоса одышливо напевая какую-то песенку на родном языке. Хмыкнув, поскольку работяга как две капли воды походил на героя популярного юмористического шоу, Борис Иванович вошел в лифт и нажал кнопку нужного этажа.

Запах в кабине стоял отнюдь не юмористический, потом разило так, словно здесь везли лошадь, только что выигравшую скачки. На полу валялись крошки цемента и штукатурки, а также немногочисленные деревянные щепки и клочки старых обоев. Кто-то делал ремонт, расходуя на это золотые летние денечки, а заодно и свой заработанный потом и нервами отпуск.

Кабина остановилась, двери открылись, и сразу стало ясно, что ремонт затеял кто-то из соседей Казакова. За углом коридора размеренно била кувалда, и было слышно, как после каждого удара с дробным стуком и шорохом сыплется мелкий мусор. На площадке было натоптано; белесая тропинка, какие получаются всегда, когда кто-то долго бегает взад-вперед в испачканных известковой пылью башмаках, тянулась по полу, плавно сворачивая за угол, как раз в нужном Борису Ивановичу направлении. Он двинулся по этому следу, стараясь держаться в сторонке, чтобы не натащить в квартиру Сергея грязи. Удары за углом смолкли, что-то обрушилось, рассыпаясь в падении, послышался гортанный возглас на незнакомом Рублеву наречии, и другой голос, мужской, но сварливый, как у торговки семечками, громко поинтересовался, родился его собеседник с руками, растущими из мягкого места, или ему их туда пересадили хирургическим путем.

Этот голос показался Борису Ивановичу неприятно знакомым, но он решил, что ему мерещится: пуганая ворона куста боится, да и голоса у всех бранящихся людей чем-то похожи. Он обогнул угол и удивленно приподнял брови: белая тропинка, натоптанная носившими мусор работягами, вела прямиком к двери квартиры Сергея Казакова. Дверь была открыта, и шум доносился именно из-за нее. Получалось, что Казак вовсе не ушел в запой, как можно было предположить, а, наоборот, взялся за ум, разжился где-то приличной суммой денег и затеял ремонт. «Что ж, в добрый час, – подумал Борис Иванович. – А то устроил из квартиры гибрид дома-музея и помойки… А сволочится, наверное, прораб, или бригадир, или как он там называется… Только откуда у Серого деньги еще и на прораба?»

Получить ответы на все свои вопросы он мог только одним путем: толкнув дверь и войдя в квартиру. Что и было без промедления сделано.

Ремонт в квартире происходил масштабный, это сразу бросалось в глаза. Груды мусора и строительных материалов начинались прямо от порога; стена между кухней и залом была частично разрушена, из прихожей через дверной проем была видна неровная дыра, только что, по всей видимости, пробитая кувалдой. Рабочий, который это сделал, с головы до ног припорошенный известковой пылью и похожий из-за этого на сбежавшую с фронтона какого-то здания сталинской постройки гипсовую статую, стоял среди битого кирпича и кусков штукатурки, примериваясь для нового удара. Был он совсем низенький, еще ниже своего товарища, которого Борис Иванович встретил внизу, и щуплый, так что было удивительно, как он ухитряется удерживать на весу здоровенную, чуть ли не с него ростом, кувалду. Поодаль спиной к Борису Ивановичу стоял человек, голос которого он слышал на лестничной площадке. Сейчас этот тип молчал, но его вид не понравился Рублеву даже больше, чем голос. Среднего роста, коренастый и основательно заплывший жиром человек этот имел круглую, как баскетбольный мяч, и такую же крупную голову с обширной загорелой плешью. Остатки волос были сострижены под корень, а то, что уцелело после стрижки, старательно сбрито, так что голова человека, принятого Рублевым за прораба, напоминала не столько баскетбольный мяч, сколько глобус, – судя по кирпично-красному оттенку, глобус Марса. Борис Иванович задумался, называется объемная модель планеты Марс глобусом или как-то иначе, и тут предмет его размышлений, не то что-то услышав, не то почуяв на потной лысине дуновение сквозняка, круто развернулся и, уперев руки в боки, грозно осведомился: