Владимир Михановский - Вершины держат небо

– Найду.

– Ну и ладно.

– Я его провожу! – сказала девушка из угла.

– Не высовывайся.

– Разреши, учитель.

– Ты вышла из доверия. Так что сиди там, помалкивай.

– Я буду хорошая.

– Этого я и боюсь. Уйдешь вдвоем и вернешься вдвоем.

– Дозволь.

– Я сказал – нет.

– Ну и пусть, пусть я подохну здесь девственницей, – проговорила она сквозь рыдания.

– Большая трагедия, – заметил учитель. – А чем ты, собственно, лучше Джульетты?

– Ромео несчастные!.. Да тут одни импотенты!

– Тебе виднее.

– Учитель, а ты…

– Заткнись по-хорошему, – посоветовал главарь. – А то наговоришь лишнего, и нам придется тебя изгнать…

Страшная угроза возымела действие: изгнание наркомана из общества себе подобных в условиях подземелья означало верную гибель.

В провожатые главарь выделил разведчику тонкого как тростинка парнишку Сережу – одного из немногих, кто еще мог самостоятельно передвигаться. О чем-то подробно проинструктировал его вполголоса, чтобы не слышал Николай, и они направились к выходу.

Уже в проеме Петрашевского догнала девушка. Она обхватила Николая и страстно несколько раз расцеловала его в губы, шепча какие-то слова – русские вперемешку с чеченскими. Целовалась она неумело, но горячо. Затем отвернулась и, понурив голову, поплелась в назначенный ей угол.

Главарь на эту выходку никак не отреагировал.

Они с Сергеем вышли на уже знакомую разведчику подземную трассу и направились налево, прочь от чеченского госпиталя.

Попутно Сережа по просьбе собеседника кратко изложил свою биографию – она была короткая и ничем не примечательная. Отца не знает. Мать была сторожихой и уборщицей в школе, где преподавал главарь.

Пришли чеченцы, школу спалили, мамку – она была совсем молодой – изнасиловали на его глазах, причем Сережку один бандит держал за руки и заставлял на все смотреть. А потом маму убили, убили жутким способом – парень не стал рассказывать подробности, но полковник, который достаточно насмотрелся чеченских зверств, мог себе представить, о чем идет речь.

– И ты остался один?

– Да.

– Где жил?

– У нас была комната в подвале, при котельной. Но после гибели мамы я не мог туда возвратиться. Понимаете, там все напоминало о ней, каждый предмет…

– Понимаю.

– Меня учитель к себе забрал. Можно сказать, приютил. Но я долго не мог ни есть, ни спать. Перед глазами стояла мама, ее лицо… Как чеченцы ей взрезали живот и набили туда солому…

Он надолго замолчал.

– Так ты и остался у учителя? – нарушил томительную паузу Петрашевский, с трудом поспевая за Сережей.

– Да.

– Долго жил у него?

– Пока он увел нас в подземный город.

– А как он тебя вылечил?

– Ну, сначала он помногу разговаривал со мной, гулять водил, валерьянку заставлял пить… И ничего не помогало. Тогда он дал мне одну сигаретку.

– Я не курю, – говорю.

– И не надо, – отвечает. – Курить – здоровью вредить. Но это – сигаретка особая.

– Почему?

– Выкуришь – тебе легче станет. Только затягивайся покрепче. И никому в школе об этом не говори. Понял?

– Понял.

– А дальше?

– Ну, выкурил я сигарету его. Правда, с трудом: горькой она мне показалась и противной.

– А до этого не курил?

– Ну, как не курил? Пробовал. Для этого мы, второклашки, в туалете собирались, бычки приносили и докуривали.

– Нравилось?

– Ну, как вам сказать? Не очень, но я привыкать начал. А здесь было что-то совсем другое, мне дым ядовитым показался. А учитель – мы заперлись в пустом кабинете – только приговаривает:

– Затягивайся поглубже.

И тут, чувствую, мне вроде полегче становится. Комок, который все время был в груди, как будто таять начал, словно ледышка. Даже дышать вроде стало полегче. И тоска моя жгучая начала рассеиваться. Все словно дымкой заволокло. Мозг затуманило, и память отшибло…И полное безразличие ко всему наступило.

– Короче, дал тебе учитель наркотик.

– Ну да, но я это понял много позже. А тогда я и слова такого не знал. Просто стало мне легко, как никогда раньше.

– В кайф погрузился.

– Ну, все проходит, прошло и это состояние, опять воспоминания навалились. Ночь кое-как перекантовался, а утром к учителю: еще сигаретку канючить.

– Нет, – говорит, нельзя.

– Почему?

– Они вроде сильнодействующего лекарства. Принял – и забудь.

– Они мне помогают.

– Привыкнешь к ним – эта зараза прицепится на всю жизнь, станешь ее рабом…

– Откуда вы знаете?