Андрей Таманцев - Автономный рейд

В репродукторе щелкнуло, и еле слышный фон пропал. Отключили там микрофон. Стало быть, Михуил не из страха со мной дистанционно беседовал. У них там целый хурал возле микрофона собрался. Ладно, пусть посоветуются.

Репродуктор опять зашипел и голосом Михуила проявил скептицизм:

— Насколько можно на твоего Пастуха положиться?

Я захохотал. Этот вопрос Михуил явно от себя, не согласовав, брякнул.

— Чего ржешь, Олег? Забываешься!

— Михал Федрыч, любезный! Пастух не пионер. Он никогда не скрывает: каждый — за себя, один Бог — за всех. У нас просто: хочешь — верь, хочешь — нет. Хорошо заплатил — хорошо служим. А при плохой оплате мы и не беремся.

— Так сколько это — «хорошо»?

— Ну я ж сказал: половина. Игра в открытую: я прихожу к своим и говорю, что затевается. Все говорю.

— А если они откажутся?

— Если откажутся, тогда и подумаем.

— Тогда... — И опять мертвая тишина в динамике. — В общем, иди к себе.

Там тебе опять игрушка приготовлена. А я — подумаю. Иди, чего сидишь?

— Если, Михал Федрыч, мы партнеры и все такое, то... Чего ж вы меня в камере маринуете? Как зэка. Даже хуже. Ни чайку попить, ни телик посмотреть. Даже мыла, простыни и одеяла нет! Я ж тоже человек, почему со мной — так?!

На последней фразе голос мой натурально дрогнул. Но не от обиды. Вдруг подумалось: не преувеличиваю ли я содержание человеческого в себе самом? У меня зудело внутри от желания мчаться сломя голову в камеру. Чтобы увидеть Ее.

— Что? А... Вот еще напасть на мою голову — комфорт тебе обеспечивать.

Хорошо, посиди пока, где сидишь.

Поскольку еще одно оружие никогда не лишнее, то я открыл сигареты, достал одну и прикурил, сунув потом пачку и зажигалку в карман брюк. Пыхнул дымком, старательно не затягиваясь, и задумался. Вернее, попытался. Мне казалось, что моя головенка вот-вот лопнет от обилия всего, что требовалось разложить по полочкам, потом препарировать, а потом по-новому разложить и сцепить. Так, чтобы получился хотя бы один вариант, при котором я смогу выпутаться сам и выпутать Ирину.

И одновременно — неведомая мне прежде легкость. Даже — одухотворенность в теле. Словно отвалилась висевшая все эти годы между ног гиря. Я и не подозревал о ней, пока она не исчезла. Несмотря на кислое положение, душа наслаждалась. Даже страхом, что наткнусь на омерзение зеленоглазой, наслаждалась! Ведь в любом страхе и — надежда. Пусть не знаю, как долго продлится эта эйфория. Все кончается. Сейчас, кроме этой надежды, другого смысла в моем существовании не было. Выживать ради надежды на встречу с Ней мне нравилось.

Одна из телекамер тихонько зажужжала, повернулась, меняя сектор, и я пожалел, что не согласился вернуться в свою конуру. «Свою»! — быстро же я обживаюсь. Во всяком случае, там тихо, покойно и обстановка столь бедна, что не отвлекает. Можно не спеша обсудить расклад с Пастухом. Мысленно.

Репродуктор опять отхаркался, и неприятно оживленный голос Михуила сообщил:

— Ну что, Олег, готовы твои новые апартаменты. Иди устраивайся.

Сергей, проводи. Хотя подожди. Ты учти: то снадобье, которым я тебя угостил, экспериментальное. Могут быть побочные эффекты. Вроде эйфории и даже горячей страсти к объекту. Так что учти: это не любовь. Это — химия, парнишка.

Он мерзко захихикал. Алкаш Серега вынырнул из тени прохода и ждал, щурясь на меня. Я фыркнул, но от комментариев воздержался. Очень уж ехидный тон был у Полянкина, и я побоялся выдать вгонявшую меня в краску надежду.

Да, в сравнении с прежней камерой это были апартаменты, хоть и точно так же упрятанные в кирпичные подземные толщи. После нар и параши роскошью кажется типичный одноместный номер средней советской гостиницы. Обои с ярким цветочным орнаментом, полутораспальная тахта, тумбочка у изголовья с настольной лампой и пепельницей. Шторы, из-за которых пробивался свет «дневной» лампы, сопровождаемый характерным противным зудом, почти новые. В углу телевизор — импортный, с дистанционником, но из дешевых. Стул, стол — помесь обеденного с письменным; слева от входа — дверь в совмещенный сортир, но сама туалетная комната большая и очень белая, облицованная отличным кафелем. Два нюанса отличали этот номер от обычного гостиничного: за шторой не было окна в силу подземного расположения; и попрек тахты лежала на спине, вздев к потолку колени, голая женщина, с руками, привязанными к щиколоткам, распертым короткой палкой. Но не та, что в прошлый раз. Не Принцесса. Сначала я не знал, легко осилив чахлое, как зуд, томление между ног: радоваться этому или печалиться. Стараясь держаться естественно, обошел номер, обследуя его на предмет микрофонов и объективов.