Андрей Таманцев - Автономный рейд

Такие, попади к ним в руки, на ремни порежут, и тогда все деньги мира не обеспечат моего молчания. Значит, покупать меня Михуилу бесполезно.

Вообще-то у меня была на тот случай, если из меня начнут резать ремни, страховка, но о ней я Михуилу говорить не собирался.

Страх? Запугать меня, чтобы я даже пикнуть о нем не смел, да? Ну и чем Полянкин может меня напугать? Единственный близкий мне человек — матушка.

До нее ему добраться нелегко. Даже если бы он узнал, что она живет в деревне Калужской области у тещи Боцмана. Тот купил теще фазенду, чтобы держалась подальше от дочкиного семейства. Вот на этой фазенде наши старушки и балуются при свежем воздухе с курами, поросятами и коровой.

Живности, собственно, немного — ровно столько, чтобы не скучали без смысла бытия, но и не перенапрягались. Неподалеку от них фермерствует Боцманов брат. Тоже хлопчик решительный и умелый. Мы его обеспечили небольшим арсеналом. Не знаю, как управляется брат Коля с трактором, но зато с «шоком» или «узи» не оплошает точно.

Есть ли резон Полянкину долго — авось пригожусь — держать меня в этой камере? Как ни крути — тоже вариант. Я бы на его месте, наверное, так и поступил. Если выждать, жизнь в конце концов подскажет целесообразное решение. Но мне этот вариант очень не нравился. Во-первых, отыскивая меня якобы за кражу ценности, те, кто меня нанимал, подключат органы, которые начнут баламутить моих знакомых, а там, глядишь, доберутся и до матери. Та заведет брата Колю, тот — Боцмана, Боцман — Пастуха, а тому только дай повод. Он и так, получив мое письмо, такой круговорот органики в природе устроит, что не дай бог! И где тогда гарантия, что кто-то из наших не сложит голову? Пастух же и представить не может, сколько здесь у Михуила оружия, и какого, да и о лабиринтах тутошних понятия не имеет...

Может, я просто старею? Что для боевика, что для опера, что для скотовода двадцать шесть — солидный возраст. Кому расцвет, кому начало заката. Но во всяком случае я возраст чувствую. Вот говорят, что дьявол к старости становится монахом. И верно говорят: мне даже кого-то чужого ставить в опасную ситуацию уже не по нутру. А уж тем более подставлять близких. Вот, кстати, почему я в последнее время люблю работать один.

Технологически, если бы деваться было некуда, вырвать глотку Полянкину и проткнуть кадык его сопровождающему — несложно. Полянкин и те, кто с ним, явно в этих делах не профи. Мое главное оружие — усыпляющая чужаков беззащитность — всегда при мне. Одна вот беда: что-то стал я такой чувствительный, что мне мой ножик, если начистоту, нравится больше всего как раз тем, что на нем пока ни капли человеческой крови. По крайней мере, той, о которой бы я знал. О его бывшем хозяине не сожалею, потому что он начал первый, да еще так шустро, что разбираться было некогда. Не в том самая мука, что убивать нехорошо и что жить убийцей тошно. А в том, что ничто другое меня так не заводит, как искусство нападать и ускользать. В схватке, в броске на штурм, в уходе от погони, в хитрости, с которой морочишь противнику голову. Есть азарт и адреналин. Это интересно. А вот в нудном ожидании, пока ситуация созреет, для меня только тоска и нервотрепка. Тут я пас, тут я слаб...

Я думаю, в эти дебри самокопания завели меня голод ну и тоска из-за отсутствия рядом какой-нибудь теплой, мягкой подруги. И еще из-за той гадости, которой меня давеча напичкал юный химик Полянкин. В том, что в кофеек он мне что-то добавил, сомневаться не приходилось. Только этим могу объяснить и странную свою вялость, и покорность, и сам мертвый сон в незнакомом, опасном месте.

Я почти скулил мысленно от голода и скуки когда, наконец мягко клацнул запор. Пришел за мной не Полянкин, а тучный, очень бледнокожий мужик: метр семьдесят пять — семьдесят шесть, лет сорока пяти. Одет, естественно, в камуфляж. Не профессионал, но кой-какой опыт тюремщика у него проявлялся.

Двигался он легко, несмотря на комплекцию, и по шелестящему звуку его шагов я узнал в нем того, кто вчера подстраховывал Михуила. Кивком пригласив на выход, он посторонился" поглядывая на мои руки и ноги опасливо и с тем предвкушением наслаждения властью, которое свойственно тюремщикам. Им в кайф подраться с тем, кто заведомо слабее и беззащитен. Тюремщики особые люди. Узаконенные рабовладельцы. Вот и этот выжидательно потаскивал толстыми пальцами специальную электрифицированную дубинку. Ткнешь такой — и человека скрючит от удара тока. Потом ею же можно и по голове, и по ребрам, и по почкам. Менты называют это свое орудие производства «сывороткой правды». Чтобы он не пустил ее с перепугу в ход, я изо всех сил постарался продемонстрировать, какой я милый, забавный и совсем безопасный паренек.