Андрей Таманцев - Автономный рейд

Обедали мы врозь: рядовой состав, то есть подчиненные вроде меня, — в большой комнате бункера, за тем столом, где карту города рассматривали, а начальство — Чапай с Катком и еще один подполковник-летчик — в маленькой комнате. Рядом с той, где я очнулся. Там же и все оружие хранилось до поры.

Внешне я продолжал выглядеть не очень. Поэтому, похлебав борщеца, решил, что самый момент попробовать внести здоровую ревность в сплоченный совместными трудами коллектив.

— Слышь, Чубчик, — позвал я тихонько. — А у тебя ее фотка есть?

— Ну! — ответил он, дожевывая.

— Покажи, а?

— Зачем?

— У меня-то нет, — пожаловался я. И это его растопило. Уж так ему стало жалко меня, обделенного, что он достал и показал мне снимок Девки, не выпуская, впрочем, из рук.

Я, естественно, понадеялся, что остальные отреагируют. Но такой реакции я не ожидал. Каждый достал свой снимок и, молитвенно жуя, уставился в него чуть ли не со слезами.

Никакой ревности, никакой драки.

— Лар, — позвал я сидевшую справа от меня Курбанову. — А тебе ничего, что у них тоже ее снимки?

— Кура, — дисциплинированно поправила она меня. — Называй по позывному. Марина сказала, чтобы мы их слушались, как ее.

— Понял, виноват. Кура, — поправился я. — Но разве не обидно, что она и с мужиками ну... Это?

— Это ее дело, — вздохнула Лариса. — Лишь бы она была счастлива.

— Ты ее любишь? — вырвалось у меня. Лариса мечтательно улыбнулась:

— Больше жизни.

И остальные тут же присоединились, вознося восторженную «молитву» за здравие и счастье своей коллективной ненаглядной.

Более жуткого и омерзительного зрелища мне видеть не доводилось. Они не были зомби. Ни капли. Я же видел, как азартно они стреляли, как разминались в спарринге, как сейчас, блестя от счастья глазами, каждый старался придумать самые-самые, свои собственные ласковые слова для описания и восхваления любимой.

Да и Девка, если разобраться, была еще вполне ничего себе. Не При, разумеется, но я вполне понимал, что ее запросто можно полюбить. Я встречал мужиков, сохнувших по таким чувырлам, в сравнении с которыми и Девка — богиня.

И все-таки, все-таки в этой инспирированной химией любви была корежившая меня омерзительность. Наверное, просто дело в том, что я махровый индивидуалист. Если уж я кого люблю, то остальные, пожалуйста, идите на фиг. Вот и все. Не сотвори себе кумира, как говорится.

Или — нет, не все. Есть нечто потрясающе омерзительное в облике счастливого раба. Даже самый забитый, измочаленный непосильным трудом, перепуганный или бунтующий подневольный человек может вызвать сочувствие и желание защитить. Счастливый раб, до слез влюбленный в своего владельца, омерзителен. И неважно кто он, этот владелец, — Сталин, Водка, Шприц, МММ, Государство, Родина, Макашов, Зюганов, Девка... Счастливый раб омерзительнее даже, чем рабовладелец.

Впрочем, все это словеса. Мне они нужны, чтобы легче было потом убивать этих людей, которые вообще-то мне пока не сделали ничего плохого.

Кроме того, что всецело подчинялись тем, кто намерен меня поиметь, а затем ликвидировать. Ни первого, ни второго я им просто так позволять был не намерен. Со всеми, разумеется, справиться будет очень проблематично. Но попытаться я обязан.

Мне нужно еще с При разобраться.

Я прислушался к себе: а сам-то я как? Не свихнулся ли на ней?

Да нет. Мне нравятся ее грудь, задница, глаза. Голосок тоже ничего.

Ревнует она забавно. Приятно, что в постели, как пионер, всегда готова. И если она, допустим, попросит меня кого-то пришить ради нее, то я...

Возможно, послушаюсь. Почему не сделать приятное хорошему человеку? Но только — если этот «кто-то» и мне самому активно не понравится. Как Каток или Лапиков, например.

Нет, в себе я был уверен.

Потому что искренне жалел сейчас, что не трахнул, когда была такая возможность, Ларису. Сейчас, в мечтательном состоянии, она была чудо как соблазнительна. А если тебя тянет налево — это верная примета, что ты сам себе хозяин.

И я в расстроенных чувствах — а как бы славно все почитатели Девки могли передраться, если бы организаторы этой акции не оказались так предусмотрительны! — отправился к начальству. Дверь у них была плотно прикрыта, голоса слышно, но слов не разобрать. Вежливо постучав, я вошел после разрешения. Доложил, что чувствую себя еще неважно и хотел бы взять тонизирующие таблетки. Мне разрешили. Катков сам, не доверяя мне связки ключей, отпер шкаф, в котором среди оружия лежали и шмотки, бывшие на мне, когда меня схватили в Абрамцеве. Там же и рюкзачок. Я, честь по чести повернувшись к свету и к почтенной публике, достал аптечку, а из нее таблетки. Все на виду, мне скрывать нечего. Я, может, полгода на этот фокус убил.