Николай Чергинец - Русское братство

Степаненко заметил, что Смирнов упрямо не касался главного — пулевого ранения.

— А причины очень простые. Я говорил, что меня обокрали. Очутившись в таком положении каждый, понятно, будет искать своих близких или знакомых. В Арсеньевске у меня есть дядя.

— Кто же он, кто? — вдруг повеселел следователь. Даже привстал над столом. Фамилия, адрес?

— Фамилию я могу сказать, Потапов, а адрес не знаю.

— Слушайте, вы, — уже довольно резко прервал его следователь, все дальше и дальше отходя от того стиля разговора, который выбрал первоначально. — Кончай грузить… Я должен сказать вам, что мы знаем все, все. И кто вы, и зачем приехали, и каковы ваши планы и замыслы…

— Почему же вы не сказали мне об этом раньше? Я не отнимал бы у вас столько драгоценного времени на басни… — иронично проговорил Степаненко.

Смирнов хотел было что-то сказать, но помолчал минуту, барабаня пальцами по столу.

— Знаете что, так называемый Потапов Петр Петрович, что я вам посоветую, — наконец сказал он, — я пришел сюда не в прятки играть с вами. Не детская это забава, мы взрослые люди, и мне кажется, вы хорошо понимаете, что мне нужно от вас

Степаненко подумал, что все слова следователя — это игра, направленная на то, чтобы как можно больше узнать о допрашиваемом.

— Конечно, товарищ следователь, понимаю… — произнес Максим. — Я должен вам рассказать только чистую правду…

— С какого года вы не виделись с вашим дядей? — задал вопрос следователь просто для того, чтобы задавать какие-нибудь вопросы.

— Давно…

— А где это тебя… — как бы между прочим спросил следователь и глазами показал на забинтованную ногу.

— Подстрелили, начальник? Да случайно… — с «товарища следователя» Степаненко перешел на «начальника». Эта форма обращения куда удобнее, когда тебя называют на «ты». — Еще слава богу, что милиция наткнулась на меня. Если бы не подобрала, совсем бы кровью изошел, лежа на улице.

— А кто же тебя подстрелил?

— А Бог его знает.

— Встань, расселся здесь, как равный с равным! — не сказал, а выкрикнул уже рассерженный Смирнов. — Порядку вас не научили, так я разом научу.

Степаненко встал.

— Я попрошу вас, начальник, разрешить хотя бы немного опереться на стул — нога очень болит.

— Выстоишь, никуда не денешься.

Следователь вызвал конвоира. Когда тот явился, Степаненко попросил:

— Мне бы доктора…

— Иди, иди, тебя подлечат и без твоей просьбы.

Смирнов сделал знак конвоиру. Тот резко дернул Степаненко за рукав, подтолкнул вперед:

— Ну, пошли!

Конвоир вел узника не в камеру, а куда-то по коридору. Гулко отдавался каждый шаг. Вот конвоир толкнул дверь, еле заметную в полумраке. Блеснул яркий свет, и не успел Степаненко зажмурить глаза, немного присмотреться, как сильный удар в спину бросил его на землю. Только услыхал два слова конвоира:

— Принимайте, вы.

Степаненко полетел кувырком через каменные ступеньки и едва не потерял сознание, когда упал на цементный пол, сильно ударившись раненой ногой. Он услышал чей-то хохот, затем до его донесся голос конвоира:

— Не умеете принимать, раззявы!

Сказал и хлопнул дверью. А рядом кто-то хохотал. Воздух был страшно прокурен. Серые клубы табачного дыма нависли над самым полом.

— О! Кумовья нам нового фраера прикатили! — послышался чей-то голос под одобрительный гул.

Степаненко с трудом приподнялся на колени, попробовал встать, но не смог. Перед собой он видел обнаженные, потные тела, чувствовал вонь и смрад никогда не проветриваемого помещения, в котором живет своей жизнью скопище разного рода человеческого отребья.

Его взяли под локоть:

— Ну, ну, шевелись, смелей, смелей… Вот так, вот так… Ты что, ходить разучился?

Неожиданно сильный удар в грудь отбросил его назад. Едва поднимался, снова попадал под чьи-то кулаки. Его били, перебрасывали из рук в руки, толкали на острые углы стола. Сопротивляться не было смысла — он не мог стоять на ногах.

Наконец раздался возглас:

— Хватит с него! Для первого раза…

Бросив узника на пол, палачи занялись тем делом, которым, видимо, занимались до того, как в их руки попал Степаненко. Они играли в карты.

«Ага, я в пресс-хате», — понял Степаненко, когда от него отстали. Отмолотили его здорово, ничего не скажешь. Максим боялся, что ему повредят рану, сорвут повязку, что вызовет кровотечение. К счастью, этого не случилось.

Теперь Степаненко с сожалением вспоминал свою прежнюю камеру, где он был в одиночестве. Нынешняя камера, более просторная, имела по четыре трехъярусные кровати вдоль стен и она была битком набита людьми.