Андрей Таманцев - Точка возврата

— Я ухожу, — прервал его Дед.

— Нет, не уходите! Подумайте, ведь это грех! Вы в Бога верите? Ведь вы же русский человек, русские — наши братья православные. Если даже вы не верите, вы ведь читали Библию? Вы же видите, я раскаиваюсь!

— У тебя будет время покаяться, — сказал Дед и, держа пленника на прицеле, вышел. Снова лязгнула чудовищная дверь, и темнота надавила на глаза раскаявшегося идеолога.

Все дальнейшие мысли Зайшлого, как ни крутились, все возвращались только к одной фразе: «Надо было просить пулю!»

Вечером, в разгар обсуждения судьбы Зайшлого в свете того, что решать его судьбу взялся Дед, в дверь Бороды вежливо постучали.

— Войдите, — пригласил хозяин.

Вошел Дед, одетый в цивильное, но в кепочке. Козырнул (для того и головной убор напялил):

— Товарищ капитан, разрешите обратиться!

— Слушаю вас.

— Товарищ капитан, ваше задание выполнено.

Я четко представил себе труп идеолога СНПУ, зарытый в глухом закоулке городского парка. Эксгумация, экспертиза, следы пыток, газетная шумиха, следствие. Дед, старый человек, наверняка оставил улики. Дальше — арест, суд. Газетный заголовок: «Русский ветеран НКВД замучил украинского патриота по заданию Москвы».

— Садитесь, докладывайте.

— Есть.

Через сорок минут Дед впустил меня в подземелье к заключенному номер два. Как и обещал Николай Иванович, тот был готов за одну только надежду на жизнь продать не только партию, родину и нацию, но и мать, отца, жену, детей. Было видно, что он прополз весь незасыпанный землей ход, пока не понял, что оказался в ловушке. Ногти его были изломаны, из-под них сочилась кровь. Лицо было в земле и слезах. С момента ареста до моего прихода в камеру прошло каких-то пять часов. Обработка языка была мастерская...

По совету Деда я сперва провел допрос, не давая, впрочем, пленному особых надежд на жизнь и выход на волю. Только потом я сделал ему перевязку, выдал скудный паек и объяснил, что его жизнь только в его руках. Если его информация не то что ложна, просто в чем-то неточна, неполна или ошибочна, пуля станет для его затылка желанной гостьей. Не давая ему возможности обдумать эти слова и сознаться во лжи, если ложь была, мы вышли, оставив его одного.

— Теперь он все сутки будет вспоминать, где мог ошибиться, — объяснил Дед. — Завтра вечером он нам доложит не как сегодня, все валом, а с чувством, с толком, с расстановкой. Отрепетирует доклад до мельчайших подробностей.

— Он не удавится на галстуке?

— Не-ет! Этот жизнь любит. Будет цепляться до последнего.

— И не соврет?

— Ему будет приятно, если вы вернетесь с задания целые и невредимые. Он за вас молиться будет.

— Дрянь человек.

— Товарищ Пастух! — На улице Дед не стал доставать меня с моим бывшим капитанством и прибег к обращению по конспиративному имени. — Порядочные люди из местных в фашисты не идут. Они работают да детей растят. Их-то мы и освобождали в сорок четвертом. Их здесь тоже полно, живут себе, никого не трогают. Хотя, конечно, элемент ненадежный. Все-таки мы для них чужие. Но и своих начальников они не шибко-то жалуют. А фашиста — его сразу видно. Он и ряженый ходит, и факелы носит, и на митингах ораторствует. Вот ты здесь неделю, а уже все это дерьмо увидел. Это потому, что оно себя больно показать любит. А на восток — там совсем другая Украина. Там таких фашистов сам народ бьет.

Вернувшись, я объявил Боцману и Бороде:

— Послезавтра вечером едем в горы.

— Все выложил Зайшлый? — уточнил дотошный Боцман.

— Все, но завтра вечером — контрольный допрос. В среду забираем у Тяньшанского боеприпасы и деньги, и — вперед.

— А с «генералом» что будем делать?

— Пока не решил.

«И то все так сбылось, как было сказано: и доныне сюит на Карпате на коне дивный рыцарь, и видит, Как в бездонном провале грызут мертвецы мертвеца, И чует, как лежащий под землею мертвец растет, гложет в страшных муках свои кости и страшно трясет нею землю...»

Света закрыла книжку и тут только увидела, что давно уже Артист читает вместе с ней, заглядывая через плечо. Она вздрогнула. Электричка медленно ползла по мосту, как это бывает с московским метро на перегоне «Коломенская» — «Автозаводская».

— Гоголя читаем?

— Гоголя.

— Для себя или в институте задали?

— Не в институте, а в университете. Но не задали, у нас русскую литературу теперь не проходят. Просто я готовлюсь на будущий год в Москву поступать.