Евгений СУХОВ - Оборотень

Хрыч сам не был сукой, он старался жить по воровским законам — не обижал слабых и наказывал виноватых, но вместе с тем он спокойно наблюдал за сучьей напастью, которая раковой опухолью расползалась по зонам. Именно это обстоятельство позволило «красным» отрядам закрепиться в Приморье. Одного этого было достаточно, чтобы зачислить Хрыча в суки, но, кроме прочего, по пересылке прошел слушок о том, что он основательно снюхался с суками, и даже отыскались свидетели того, как ссученные уламывали Хрыча ехать с ними в Сеймчан, чтобы раздавить там оборзевших воров. Это было настолько серьезным обвинением, что за него можно было не только расстаться с воровской короной, но и почувствовать на своей шее смертельное объятие удавки.

На очередном сходняке Мулла потребовал от Хрыча объяснений. Хрыч держался на толковище уверен но, не пасовал перед законными и достойно отвечал на их колючие, а подчас и провокационные вопросы. Обвинения Муллы он назвал бредом, требовал привести свидетелей, но беда была в том, что незадолго до судилища все свидетели полегли в потасовке с суками. С того толковища Хрыч вышел с высоко поднятой головой, но обиду на Муллу затаил смертельную. И вот теперь пришла пора поквитаться.

— Вот мы и встретились с тобой, Мулла! Теперь никто не сможет помешать нашей беседе. Как там у вас, татар, говорят? Две бараньи головы в одном котле не сваришь? Так вот, лишнюю голову я ухвачу за волосья и швырну далеко в угол!

Вместе с Муллой была вся его кодла, наполовину состоявшая из бывших беспризорников. Они толпились немного позади своего вожака и терпеливо ждали, что же ответит Мулла. В воровском мире не принято отвечать за других, даже если вызов брошен самому пахану.

— А ты не надорвешься? — с грустью в голосе осведомился Мулла.

Через грязные окна в барак пробивался тусклый свет, но и этого света хватало, чтобы разглядеть худощавую фигуру Хрыча. Его лицо выглядело зловеще — трехдневная щетина черной тенью лежала на заостренных скулах. Он напоминал Мефистофеля, выбравшегося из глубоких недр преисподней для того, чтобы самолично расспросить зеков о лагерном житье-бытье.

Ответ Муллы прозвучал вызывающе. Он бросил перчатку, которую вор обязан был поднять. Лицо Хрыча злобно дернулось. Мефистофель был разгневан: он не допускал подобного обращения с собой, а потому решил низвергнуть наглеца в геенну огненную.

— Мне жаль тебя, Мулла. В общем-то ты неплохой парень, но сейчас должен умереть. Молись своему мудьманскому богу!

Мулла заметил, как в руках Хрыча сверкнул нож. Он знал, что свой авторитет Хрыч завоевал не карманными кражами, а в лагерных драках и что владел пером он так же искусно, как фехтовальщик рапирой. Зайдулле потребовалось лишь мгновение, чтобы извлечь из рукава острый обломок бритвы и швырнуть его в шею Хрычу.

— Господи… — захрипел Хрыч. Кровавая пена запузырилась у него на губах.

— Режь их! — крикнул Мулла.

В следующее мгновение он подскочил к Хрычу, крутанул кусок стали, словно отвертку, и, услышав, как затрещали хрящи, выдернул его из шеи врага.

— Режь сук! — раздался вопль у самого уха Муллы. Это орал жиган по кличке Бидон. — Коли блядей!

Воры, словно дружинники на поле брани, сошлись грудь с грудью.

Матерясь, они пыряли друг друга заточками, нанося смертельные раны. За дружбу с Хрычом приходилось платить кровью, и уже через полчаса рукопашной схватки на полу барака валялось девять трупов.

Наконец, устав от бойни, дерущиеся разошлись.

Мулла получил глубокое ранение в плечо, и боль давала о себе знать при каждом резком движении. Четверо из его кодлы были убиты, еще троим вспороли животы, и они, сидя у стены барака, истекали кровью.

— Охрана! — Мулла застучал здоровой рукой в дверь. — Открывай! Здесь у нас раненые есть.

— Не велено!

— Помрут ведь!

— Сказано тебе, не велено! Подыхайте, если жить по-человечески не можете!

— Хоть трупы разрешите убрать!

— А нам что с ними делать? Ха-ха-ха! Это ваше дело, вам и решать, впредь умнее будете.

Мулла отошел от двери. Такие проказы были в духе Тимохи Беспалого: тот любил повеселиться. К тому же Тимоха всегда был максималистом и если дрался, то непременно добивал упавшего противника ногами. Он вообще ничего не делал вполсилы и ненавидел, как и любил, всей душой.

— Жрать дадите?! — выкрикнул кто-то из зеков.

— А зачем вам жрать, когда вы столько мяса для себя нарубили?

Грянул оглушительный хохот — караул веселился. Мулла готов был поклясться, что солдаты наблюдали за побоищем в щели и делали на дерущихся ставки, хотя и не деньгами, а спиртом.