Иван Виноградов: Нонешняя сказка про Ивана-дурака

— Ты прав, — тут же повторила женщина. — Мы всегда должны договариваться по-честному. И мы, я думаю, договоримся теперь о главном — о том, чтобы ты улетел с нами.

— Куда это?

— На другую планету, лучше вашей Земли благоустроенную.

— То ты говорила, что летаете к нам не от хорошей жизни… — напомнил Иван.

— Да, нас ожидают впереди большие сложности, а может и опасности, связанные с переустройством планеты. Мы все хотели улучшить, все вокруг нас, и где-то, видно, перестарались, переступили черту между естеством и творением. Стремясь к бессмертию, максимально приглушили наши эмоции, которые сокращают жизнь, но вместе с этим потеряли привязанность друг к другу и даже к самой нашей планете. Произошло нечто похожее на то, как если бы у вас исчезло земное тяготение.

Иван не понимал и половины того, что говорила Серебряная женщина, но самое главное все-таки уловил.

— Вы что, и у нас хотите то же самое натворить? — спросил он этак со строгостью.

— Нет, Иван, — отвечала женщина. — Вас мы не тронем. Мы просто изучаем, где только можно, другие формы устроения жизни, чтобы выбрать из них наилучшие. Ты, например, — хорошо сохранившийся представитель времен патриархальности. Наверное, в твоих генах еще остались тайны несознаваемого довольства и простых радостей, и нельзя допустить, чтобы все это пропало без продолжения. Мы ничего в тебе не повредим, а только исследуем…

Всякий дурак быстро умнеет, как только дело коснется его личных, кровных интересов. Иван возмутился:

— Ты что это, мать честная, опыты собираешься надо мной производить? За лягушку меня принимаешь?

— Нет-нет, всего лишь безобидные и совершенно безопасные для тебя исследования.

— Не дамся я вам! — вскричал Иван и выхватил из-за пояса топор.

— Что это? — спросила женщина озабоченно.

— Русский топор! — грозно заявил Иван.

Третий, невидимый, зачастил: «Тревога… Тревога…Тревога…»

— Вот и про топор ты нам расскажешь. — Женщина все еще старалась оставаться приятной.

— Сперва я расколошмачу все эти ваши мигалки! — замахнулся Иван топором на широкую доску, на которой много было всяких лампочек и светлячков. Но тут рука его закостенела, а сам он весь вытянулся в струнку, под ногами вырезался в полу кружок аккуратный — и рухнул Иван в черную пустоту, где одни только звезды перед глазами играют или, может, из глаз летят. Падает он и не дышит, и сердца своего замершего не чувствует, и душа его — вот уж теперь действительно! — неизвестно где обретается и существует ли вообще. «Конец тебе, Иван-дурак! — понял он. — И всем сказкам про тебя тоже конец. Не будет больше таких сказок, раз не будет тебя самого…»

— Полетай, Иван, и подумай! — напутствовало его само небо… хотя и не поймешь, есть ли оно здесь вообще. Звезды-то и вверху, и внизу, и спереди светятся. Все они тут яркие, надраенные, как на праздник, и явно подмигивают Ивану, признавая его за товарища.

Летел он с поднятым над головой топором, поскольку рука у него так и оставалась в прежнем положении, и ждал теперь, когда и куда упадет. Потом стал замечать, что уже и не падает, а несется по прямой линии. То есть не совсем по прямой, но пологой, округло-пологой и вокруг чего-то большого и округлого. Пригляделся, прижмурился… Мать честная, да это же Земля-планета! Про нее, круглую, он слышал (хотя и не верил) еще в далеком своем детстве, когда в школу ходил. И был в той же школе красивый вертящийся шар на одной ножке — глобусом назывался. Все эти синие моря, зеленые долины и коричневые горы с пепельным оттенком, вообще, всё, что проплывало сейчас внизу, на том шаре в точности было обозначено и вот так же раскрашено.

«Летать-то что! — отвечал он на слова, которыми его провожали из летающего шара. — А вот как приземляться?»

Приземление ничего хорошего не сулило — ни на горы, ни в море-океан, ни на городские крыши. И тут, как полагается всякому христианину перед смертью, вспомнил Иван о Боге. Стал молиться:

— Господи Исусе, не дай погибнуть без времени дурню-грешнику! Матерь Божья, царица-заступница, спаси и помилуй раба твоего…

Слова эти вспоминались туго — забыл он почти все, как и многое другое из прежней своей жизни. Но зато пальцы правой руки сами соединились в щепоть: когда молятся, то и крестятся. Топор, понятное дело, из руки выпал, ибо не может человек, да и негоже человеку, совершая крестное знамение, держать в руке топор наточенный.

Перекрестившись, Иван продолжил свою самодельную молитву: