Кирилл Веселаго - Призрак оперы N-ска

Известно, что «природа отдыхает на детях великих людей» — но мало кто знает, что на детях артистов даже невеликих она просто «оттягивается». Так, благодаря жизнедеятельности этих «цветов жизни» подъезд наш смахивал на служебные ворота зоопарка; лифт также был испакощен и изгажен, а стены его исписаны похлеще любой кабинки в общественном туалете — детишки, знаете… Но однажды, войдя в лифт, я решил было, что просто ошибся домом: кабина сияла чистотой, стены, двери и пол были отдраены до невообразимого блеска. Прошел день, второй — грязи не было. Войдя же в лифт на третий день и обнаружив его таким же кристально чистым, я нажал кнопку своего этажа, поднял голову… и обомлел. Над дверьми красовалась строгая и нарядная табличка с большим православным крестом:

ВЕРУЙ В ГОСПОДА ИИСУСА ХРИСТА

И СПАСЕШЬСЯ ТЫ И ВЕСЬ ДОМ ТВОЙ

И вот тогда-то я и решил записать некоторые истории, предания и были, которых порою и самому доводилось бывать свидетелем или участником: просто на тот случай, если все-таки ни дому моему, ни мне спастись не суждено. Надеюсь, что читатель вполне благосклонно отнесется к тому, что действие моих рассказов будет, в основном, происходить за пределами нашего театрального дома и двора: ведь для актера театр — это его жизнь; кроме того, вся наша жизнь, как всем хорошо известно — это театр.

Кстати, тайна внезапного «очищения» лифта выяснилась очень скоро: наш сосед по лестничной площадке, тенор Мычалов (хороший парень, которому Всевышний, помимо прекрасного драматического тенора, даровал, увы, еще и одну пагубную страсть: чрезмерную любовь к выпивке… Но не будем о грустном). Так вот, Мычалов, возвращаясь домой (в подпитии, заметим, весьма умеренном), поймал в лифте «молодого бойца», увлеченно орудовавшего «перманент-маркером». Надо отдать тенору должное: он не стал читать мальчику нудных моралей, но, пребольно и крепко схватив его за ухо, отвел подростка в соседнюю парадную к родителям, где сообщил примерно следующее: если завтра утром он, Мычалов, по дороге на репетицию не обнаружит лифт в первозданной чистоте, то родителям юного любителя наскальных рисунков не придется далеко ездить, чтобы возложить цветы на могилку любимого чада, поскольку похоронен тот будет прямо на газончике во дворе — уж это он, Мычалов, может им твердо пообещать… Непедагогично? Может быть. Но, как выяснилось, очень действенно.

Наверное, совсем немного найдется людей, которые на безыскусно и прямо поставленный вопрос: любите ли вы итальянские песни? — ответили бы отрицательно. Жителям же нашего театрального дома ничего иного, как крепко полюбить итальянские песни и арии, просто не оставалось — в противном случае жизнь их превратилась бы в пытку.

Судите сами: душная летняя ночь. Все окна широко открыты. Вдруг… Что это?! «Su-u-l mа-а-а-rе lucica, l'astro-o-o d’arge-e-ento…» — тишину разрывает истошное, надрывное пение. Воистину: «Этот стон у нас песней зовется»… Случайный прохожий вздрагивает и ускоряет шаг. В доме же нашем никто и бровью не ведет: все знают, что у Севы Трахеева, обладателя сказочной красоты и мощи баритона, нынче просто очередной запой. Надо сказать, что петь он любит несказанно; пламенную страсть к вокалу он пронес с детских лет через всю жизнь, и отбить эту потребность к пению не смогли даже долгие годы работы в советских оперных театрах. Человек дарования стихийного и нрава неукротимого, он познал в жизни немало невзгод и терпел множество лишений; неспособный к пресмыкательству и интригам (то есть основам выживания в оперной труппе), все беды он топил в вине… Алкоголь утешал и — в силу, видимо, прихотливого побочного воздействия на организм — обострял любовь к песне.

Богатырское здоровье позволяло Севе пить (и, соответственно, петь) неделями. Обитатели нашего двора привыкли к его пению и никак на него не реагировали: так человек, долгие годы живущий около железной дороги, не замечает грохота многотонных составов, проносящихся в десятке метров от окон, но может проснуться ночью оттого, что в положенное время за окном не прошумел курьерский…

Однажды белой ночью, где-то в начале четвертого, когда над домом привычно неслось «Пою тебе, Бог Гименей», на весь двор вдруг гулко прогремел пистолетный выстрел — и Севино пение прервалось на полуслове, полуноте… «Севу убили-и-и!!!» — раздался истошный вопль из какого-то окна. Торопливо вооружаясь — кто палкой, кто топором — и спуская с поводков собак (коих в нашем доме было великое множество), полуодетые артисты высыпали во двор. Слава Богу, все оказалось не так трагично: просто тенор Стакакки Драчулос (по природе своей человек весьма прижимистый), хорошо знавший широкую натуру Трахеева и посему частенько заходивший к Севе выпить на халяву, изрядно окосев после четырех рюмок, пальнул в окно из недавно купленной игрушки — газового пистолета «Вальтер». Игрушка нравилась Стакакки; он казался себе мужественным с пистолетом, и поэтому таскал его везде с собой, засунув в штаны. Сева же, певший вдохновенно и беспечно, как глухарь, просто поперхнулся воздухом от неожиданности…