Александр Журавлев - Продавец снов

Его приятный баритон выводил любимую песню. При этом Кузьмич старательно грохотал по столу кулаками, изображая перестук колёс, летящего вперёд этого самого паровоза.

Таким вдохновенным исполнением песни Ангел был потрясён. Он схватил рядом стоящий торшер, увенчанный зелёным абажуром, и стал им семафорить, давая свободный путь мчавшейся могучей железяке с серпасто-молоткастой звездой, за которой клубами дыма и паровозными гудками тянулась прокопчённая на баррикадах песня. И главный машинист Кузьмич со счастливым, одухотворённым лицом и со слезами на глазах, поддавая пару, вёл паровоз в такую далёкую, недосягаемую коммунию.

Эта самодеятельность могла продолжаться вечно, если бы Ангел не опустил шлагбаумом руку. Кузьмич прервал песню и, издав протяжный гудок, остановил паровоз.

– Есть идея! – широко улыбаясь, сказал Ангел. – Зачем нам просить Погодина? Мы и без его творчества можем за смаком слетать туда-сюда.

– Ну, ты голова! – просиял слесарь. – А как это?

– Как всё гениальное, – заскромничал Альберт. – Как в шахматной партии – мат в два хода.

– Стой, стой, – замахал руками Кузьмич. – Только всё это сделать надо завтра утром. Понимаешь, сейчас в «Продмаге» собрание идёт, а это, брат Альберт, очень ответственная вещь. Одно слово – политика.

– Считай, что оно уже наступило!

– Что?

– Утро!

– Да ты просто чудотворец! Ну почему у нас у людей всё не так, как у вас, ангелов: раз тебе – и пожалуйста, всё готово! Мы пыжимся, пыжимся пятилетку за пятилеткой. Всё строим и строим светлое будущее, однако конца и края не видно, – с какой-то горечью в голосе сказал Кузьмич. – Понимаешь, обида душит.

Ангел пожал плечами:

– Наверное, всё дело в том, что у вас, у людей, одна большая задача на всех, архиважная задача: новый мир построить. Это же попробуй-ка этакую глыбу сдвинуть – пупок развяжется. А здесь всего лишь одно маленькое желание. Чего нам слетать туда-сюда, так – пустячок!

– И как же мы её решим? – взволнованно загорелся идеей слесарь.

– Ты только на минуту закрой глаза и подумай о чём-нибудь хорошем… Ну, скажем, об этом самом смаке в томатном соусе.

– Всего-то, понял! Но тогда, перед дорогой, надо обязательно принять на посошок.

– Что значит на посошок?

– Это такая традиция. Прежде чем уходить из гостей, всегда поднимается последняя рюмка на дорожку. Чтобы путь был лёгким и коротким.

– Надо же… – Ангел с пониманием кивнул. – Это ж сколько у вас хороших традиций.

– О-о-о, брат, если всё вспоминать, то и дня не хватит. Традиции – это святое, почитай как заповедь.

Слесарь наполнил рюмки от души, с горочкой, не пролив ни капли на стол. И под лимонные дольки с монастырской слезой было покончено.

Они встали из-за стола, Кузьмич довольно потёр руки.

– Вот и славненько, теперь можно и в путь!

– Сей момент будет исполнено! – сказал Ангел.

И не успел слесарь моргнуть, как они уже стояли на лестничной площадке его дома.

Как Стародубцев оказался в подъезде, он так и не понял – всё произошло мгновенно.

Иван достал носовой платок, промокнул им выступившую на лбу испарину, огляделся и обмер. Его окружали отнюдь не «родные пенаты» – он стоял перед ржавой дверью с надписью: «Вход в убежище». Массивная железяка была опломбирована и трижды опечатана, изолируя доступ к опальной мастерской. Ступени лестницы, были исчерчены подошвами сапог. В нос бил запах кирзы и гуталина.

От мысли, что дом всё ещё окружён, у Стародубцева потемнело в глазах. Он качнулся и упёрся ладонью в холодную и влажную стену, но тотчас брезгливо отдёрнул руку.

– Пошли бы вы куда-нибудь подальше со своими фокусами! Фокусники! – со злостью процедил он сквозь зубы.

Внезапно в душу Ивана вторглось сомнение: правильно ли он сделал, что бесповоротно решил вернуться домой. И что сейчас здесь, в этой ситуации, собственно лучше – сдаться на милость властям, или всё же отсидеться в подъезде. И то и другое ему показалось чем-то нелепым. «Почему, собственно, сдаться?» – задал он себе вопрос. «Ведь я ничего противозаконного не делал, а становиться заложником этих стен – значит признать несуществующую вину». Вроде бы всё ясно и понятно как божий день, но всё равно его что-то угнетало и мучило. Он стоял в нерешительности – сделать хоть шаг казалось ему невозможным. И в то же время Стародубцев ощущал давление этих гадких стен, ему хотелось бежать из подъезда.

Душевные метания Ивана прервала хлопнувшая где-то выше на этажах дверь. И мрачный подъезд ожил. Кто-то быстро стал спускаться по лестнице вниз, безжалостно забивая каждым своим шагом гвозди в закружившуюся голову Стародубцева. Он зажмурился, стараясь почти не дышать.