Александр Рудазов - Конец сказки

И впрямь – раздувались жабры рыболюда, а рот раскрывался сам собою, даже когда молчал. Видно было, что худо ему, что нужно поскорее уйти в глубины.

Прочие все же задержались, переночевали, поснедали. За день целый утомились же, да и во рту росинки маковой не было.

Но едва заалел рассвет – стали собираться. Уходили восвояси булгары и башкиры, возвращались домой новгородские ушкуйники и ливонские витязи.

Только урманские йомсвикинги никуда не пошли. Эти полегли до последнего человека. Здесь навсегда окончилась их история.

Князья русские тоже пока не уходили, выжидали. Они снова глядели друг на друга с подозрением. Исчез общий враг, уничтожена Кащеева орда – и ничто их больше не объединяет. Снова каждый о личных выгодах стал думать втихомолку.

То же Тиборское княжество – пустое ведь теперь. Ничейное. Хоть и выпотрошил его Кащей, хоть и вымел все метелочкой – да сама-то земля никуда не делась. Да и городов с весями хоть щепотки две – да осталось.

И само Кащеево Царство теперь тоже легкая добыча, конечно. Его б тоже неплохо к рукам прибрать. Но с ним потяжелей будет – далеко уж очень, да все через топи, через чащобы. А нелюди там все еще остались, да и нечистая сила водится по-прежнему.

При том, что дружины княжеские обескровлены до изнемоги. Кто четверть прежней силы сберег – тот счастливчиком себя почитай. Большинство и того не имеет.

Многих, очень многих хоронили сегодня. Для своих крады сооружали, Кащееву же погань просто во рвы кидали, где уже дивии корчились.

Даром их рыли, что ли? Пусть теперь скотомогильниками послужат.

Пройди битва где в ином месте, их бы всех вовсе бросили там, где полегли. Но тут город не так уж и далеко. Коли целые легионы гнить оставить – все сомлеют от смрада. Мор начаться может.

То-то Лихоманкам раздолье будет.

Вот и таскали бесчисленные трупы, надрывались. Татаровьев, псоглавцев, людоящеров. Братьев-велетов вдвадцатером волочили, катки подкладывали. Каждый пудов по двести весил, не менее.

И яму им отдельную рыть пришлось. Во рвах для дивиев эти чудища и не умещались.

– Последние ведь были, – выдохнул какой-то детский, утирая пот со лба. – Ни единого велета теперь не осталось.

– Да и слава богу, – устало ответил другой. – Засыпай их, браты.

Зарыть всю сволочь никак не получалось, потому над полем стлался черный дым – столько повсюду запалили костров. Без устали работали, присеть некогда было. Погребали мертвецов одного за другим.

В самой середке полыхала крада немыслимых размеров. На самой ее вершине возлежал геройски погибший темник – Глеб Берендеич, великий князь Тиборский. Рядом покоились боярин Бречислав и добрый молодец Финист, воевода Самсон и Демьян Куденевич. Скрестив мирно руки, лежала Овдотья Кузьминишна, добрая баба-яга.

Тут же уходили королевич Бова и благородный псоглавец Полкан. С ними же был и Васька Буслаев. Чуть поодаль, среди поляниц – царица Синеглазка. Еще дальше – Акъял-батыр с побратимами.

Отдельно сложили краду Илье Муромцу. Последнему и самому великому богатырю русской земли.

– Коли жив останусь, в монастырь постригусь, – мрачно произнес князь Петр, коего принесли на носилках. – Обзовусь Давыдом, вечно бога молить стану.

– Да ты на тот свет не торопись еще, – ответил ему князь Мстислав, баюкая зажатую меж лубков руку. – Мне вон тоже десницу поуродовали – ничего ж, не скулю. Миловал нас бог сегодня – значит, нужны мы ему еще покамест. Пригодимся для чего-нибудь.

Петр только отмахнулся. Подлечила его жена, сызнова с того света вытянула, но от ран он покамест не оправился. Шевельнуться лишний раз – и то больно.

Но он хоть жив остался. Далеко не всем так повезло. Лежали на великой краде и княжичи, и сыновья боярские. Рыдала-убивалась Дуняша, молодая жена воеводы Самсона. Поляницы голосили о своей царице – а их ведь и вообще мало осталось. Бесстрашны оказались степные богатырки, все время в самое пекло лезли – вот и перебили их почти всех.

Остатки поляниц уже не будут народом. Уцелели-то в основном те, кто в шатрах пересидел. Старухи, да малые девочки.

Тяжко им придется теперь.

Княжич Ярослав утешал свою Божедарку. Уговаривал выйти за него по христианскому обычаю, без непременного поединка. Княгиней сделать сулился.

Батюшка его, Всеволод, посматривал на то неодобрительно, да помалкивал. Видел, что полюбилась сыну богатырка, не хотел сызнова семейный раздор зачинать. Пусть уж, коли на то воля его.